Так получилось, что с московским автором-исполнителем Сергеем Николаевым мы разговаривали не только о музыке. А между тем, в отличие от многих собратьев по сцене он не только занимается музыкой для души, но и работает в этой сфере – преподаёт в школе. И для Сергея разделение между работой и занятием для души весьма условно – его песенное творчество стало частью реализуемой им учебной программы, и наоборот, преподавательская деятельность стимулирует его сочинять новые композиции. Это одна из причин, почему стилистическое разнообразие стало для Сергея своеобразным творческим кредо.

С. Н.: Сначала мне нравилась поп-музыка, но постепенно папа подкидывал мне записи «Машины времени», «ДДТ», «Наутилус помпилиус». В конец 90-х, когда я учился в 9-м классе, стал слушать «Чёрный кофе», «Арию». Потом в моей жизни появился арт-рок, позже — что-то из андеграунда. Параллельно я интересовался и ретро-музыкой — слушал Муслима Магомаева, Майю Кристалинскую, классической музыкой. У меня широкий спектр музыкальных интересов, я считаю, что это важно для автора-исполнителя. Когда я стал работать с детьми, то более серьёзно заинтересовался творчеством Окуджавы, Высоцкого, Визбора, Якушевой. 

И.Л.: А зачем автору-исполнителю интересоваться разной музыкой? Вот некоторые адепты так называемой «авторской песни» считают, что вокальное и инструментальное мастерство автору-исполнителю мешает, что всё это отвлекает слушателей от текста песни… 
 

С. Н.: Например, я получал высшее театральное образование, моя специальность — артист эстрады. Считаю, что профессиональное владение художественным словом только помогает. Интересно рисовать разные картины. Художник ведь рисует разными красками. Так и мне хочется использовать в песнях элементы тех или иных стилей. Другое дело, что у меня только гитара и голос. Раньше я мечтал собрать группу, но потом понял, чт пока это не осилю — всё-таки если это делать, то делать хорошо. 

И.Л.: Почему и как ты стал сочинять?

С. Н.: Как-то спонтанно это пошло. Сначала стал стихи сочинять, в 14 лет. Потом уже песни. Сначала развлекался, потом всё стало как-то серьёзнее. Мой преподаватель гитары иногда разрешал мне сыграть песню на отчётных концертах в музыкальной школе. Когда я учился в институте, у нас с однокурсником появился дуэт — мы оба писали песни. 

И.Л.: Ты ведь учился в обычной музыкальной школе?

С. Н.: Я и в общеобразовательной обычной школе учился. На школьных фотографиях я в очках, но хотя тогда у меня были проблемы со зрением, но учиться вместе со зрячими я мог. Хотя маме мой предлагали отдать меня в специализированную школу, говорили, что там мне будет лучше. Но мама решила по-своему и это было правильно. Просто я сидел за первой партой, но отучился с 1-го по 11-й класс и не пожалел. 

И.Л.: Чувствовал ли ты, что учителя делают тебе послабления из-за твоих проблем со зрением?

С. Н.: В музыкальной школе я мало играл по нотам, разбирал пьесы, запоминал и потом играл уже без нот. Моему учителю это было не важно, для него было главным, что я играл. В результате я так и не научился играть с листа. В обычной школе я был освобождён от черчения. И при работе с контурными картами мне ставили «четвёрку» за то, за что другому могли поставить «тройку».  А вот что касается высшего образования, то я поступил в Государственный специализированный институт искусств (сейчас он называется Академией искусств). Там учатся люди с нарушениями здоровья. 

И.Л.: Освоил ли ты шрифт Брайля?
 

С. Н.: Нет. С детства я этим не занимался, а потом появился уже и компьютер со звуковой программой. Единственное, чем бы я ещё воспользовался -  это если бы появилось что-то вроде аудиолупы маленькой. 

И.Л.: Ты теперь сам преподаёшь. Учитель в тебе не вытесняет автора?

С. Н.: Скажу честно, что сейчас работаю преподавателем просто потому, что так сложились обстоятельства. Я люблю детей, люблю свою работу. Но в принципе по образованию я артист и я бы комфортнее себя чувствовал, если бы занимался этим. А автор не вытесняется, конечно. Наоборот, и работа ведь моя связана с авторской песней. К тому же, она позволяет заниматься творчеством — у меня занята только вторая половина дня. И свои песни я ведь использую на занятиях с детьми, поэтому должен держать форму и как автор. Единственное, что по натуре я человек очень весёлый, а на работе мне приходится быть скромником таким… Правда, с детьми я стал вести себя более раскованно, и это вызывает у них доверие. У меня сейчас около 60 учеников. 

И.Л.: Принято говорить, что наше общество в целом плохо относится к инвалидам. Согласен ли ты с этим? У тебя возникают проблемы при общении с окружающими?

С. Н.: Да нет. Когда я только устраивался на работу, я ещё видел, просто носил очень толстые очки. В 2010-м году у меня произошло сильное ухудшение в связи с помутнением роговицы на левом глазу (зрячем). Но это не помешало ничему в моей социальной жизни, практически ничего не изменилось. Разве что в незнакомые места я всё-таки кого-то беру с собой. А в места знакомые, на ту же работу я продолжаю ездить самостоятельно. Что касается незнакомых людей… Даже когда ты задел какого-то человека случайно, если скажешь: «Извините, я не вижу», то проблема разрешится. Другое дело, что не все это говорят. Порой инвалиды сами виноваты в том, что к ним возникает негативное отношение — например, когда требуют к себе какого-то особого человеческого отношения. Если уж вы говорите об инклюзии, о равных возможностях, так уж будьте с другими людьми на равных, с поправкой разве на ваши конкретные проблемы со здоровьем. Тем более, если проблема только со зрением. Я могу работать много где, ну, да, не могу быть шофёром, например. Но вот, например, заниматься интеллектуальным трудом 8 часов в день может и зрячий, и незрячий. А бывает, что незрячие требуют, чтобы их рабочий день длился меньше или чтобы им дали возможность работать в каком-то щадящем режиме. У меня на работе два специальных условия: то, что я журнал забираю домой и заполняю дома — он пока ещё у нас рукописный, поэтому дома его заполнять мне помогает мама, а если перейдут на электронный вариант, буду заполнять его сам и буду только рад этому; и второе условие, самое главное, это меня тоже держит на педагогической работе — длительный летний отпуск. Кроме обычного для всех сотрудников длинного отпуска я по инвалидности имею право брать дополнительно ещё 60 дней, из которых беру месяц. Получается, что могу заниматься только собой всё лето.  Но этот отпуск я беру затем, чтоб потом работать по-настоящему, нормально. И я не требую каких-то других скидок.

И.Л.: Знаю, ты не любишь слово «жалость»…

С. Н.: Эти два слова — «любовь» и «жалость» — не синонимы, на мой взгляд. Я не люблю и слово «инвалид», оно ведь происходит от латинского слова, буквально означающего «бессильный», «непригодный». Думаю, что этот термин вообще не нужен, и заменять его другим термином не надо. Просто есть конкретный человек с его особенностями. А иначе возникает некое противопоставление — «мы» и «они». Иногда с кем-то зрячим общаюсь, и человек мне говорит: «Я же не знаю, как там у вас...» Отвечаю: «У кого у нас? Разве я не такой же, как ты?» Столь же дурацкий термин «особые люди». Хотя я недавно участвовал в фестивале под названием «Особые таланты» (смеётся — И. Л.). Но там выступал просто потому, что хотел людям свои песни спеть. Но не люблю когда на обычных концертах меня ведущие называют «человеком с ограниченными возможностями». Хотя если это нужно для какой-то конкретной общей выгоды, то могу с таким позиционированием и согласиться. А просто ради пиара — не надо. 

Проблему со зрением, я думаю, вообще нельзя относить к тяжёлой инвалидности. Лев Выготский ещё в 20-х годах прошлого века писал, что нужно прекратить инвалидное воспитание слепых. Слепой, а тем более слабовидящий человек не теряет коммуникацию, навыки общения. Если у него проблемы со зрением с младенчества, то вообще никаких проблем. Если человек ослеп позже, это тяжело психологически, но в то же время никто не отбирает у человека зрительную память. Слышишь беседу, трогаешь предмет и можешь представлять, как кто и что выглядят. 

И.Л.: Москва — удобный город для слепых и слабовидящих людей?

С. Н.: В чём-то удобный, в чём-то не очень. Неудобство в том, что очень многое меняется — всё время что-то строят, перестраивают. Но в принципе приспособиться можно, найти какие-то метки для себя — даже где нет рельефных полос (хотя они, конечно, помогают). Я вот так и не стал пользоваться тростью. Если мне нужна какая-то помощь, я прошу людей — мне помогают без проблем. Большинство людей ведут себя нормально. Например, в метро иногда прошу перевести меня на нужную платформу. А если это какие-то хорошо знакомые мне станции, то я вообще там как дома и хожу сам. Понятно, что хожу чуть помедленнее, чем большинство людей — я выработал опредлелённую походку, такую полуплавающую. Пару раз ко мне подходили полицейские, думая, что я пьян, но как только я говорил, что у меня проблемы со зрением, вопрос сразу снимался. И потом, я всё-таки вижу какие-то очертания. 

С.Н.: Вот ты учился в обычной школе. Как ты думаешь, вообще слабовидящие и слепые должны учиться вот так же? Или всё-таки нужны специализированные школы? 

С.Н.: Слабовидящие, которые способны видеть плоскопечатный текст, должны учиться только в обычных школах. Что касается остальных, то для них нужны специализированные учебные заведения, но не интернаты, а школы. Чтобы слепые и слабовидящие дети не были надолго изолированы от своих родителей и вообще от других людей. Как вариант, можно делать специальные классы в обычных школах — например, пока зрячие заняты черчением, незрячие изучают шрифт Брайля, а какие-то предметы они изучают все вместе. Многое зависит от родителей. У меня есть знакомые полностью незрячие, которые закончили обычную школу. 

И.Л.: Инклюзия — нынче об стало модно говорить…

С. Н.: Инклюзию я понимаю не как декларацию, а как образ жизни. Понимаешь, вот я работаю в обычной школе №97 города Москвы. Это и есть инклюзия. А что касается самих школьников, то, по крайней мере, нужно учащихся обычных школ знакомить с учащимися школ специализированных. 

И.Л.: Чем-то ещё ты занимаешься, кроме сочинительства и преподавания?

С. Н.: Ко мне приходят обычные дети — проблемы с речью у каждого второго. Но как заниматься пением без развития речи? Так что я чувствую себя ещё и логопедом. А так на радиостанции РАНСиС (Российской ассоциации незрячих студентов и специалистов) я веду программу «Рок-единица». Раньше я просто рассказывал сам про известные команды, а с лета этого года я стал приглашать гостей, в том числе знакомых музыкантов.