На мой взгляд, ритм Москвы – это фанк. Но не тот фанк, что исполняют нью-йоркские афро-американцы, а… прифанкованный вальс. Когда выходишь из аэропорта или вокзала в Москве, сразу же попадаешь в ритм вальса. Но это не простой вальс. Это - вальс с синкопами. И вот ансамбль Игоря Лазарева «МимоНот» ухватил этот звук, этот ритм Москвы и исполняет именно такую музыку. Поэтому мне захотелось поговорить с Игорем Лазаревым о Москве. Мне стало интересно знать, как появилось такое звучание? И вот мы сидим в уютной кафешечке на Шаболовке, и Игорь рассказывает о себе, о своей музыке и о Москве.

А на фото - группы Игоря -  Iridium, Кубик Брубека и МимоНот. В историческом порядке.

 

В моей жизни джаз возник еще в детстве, - начал свой рассказ Игорь, наливая себе в чашку чай из чайничка. - У нас дома был проигрыватель «Радиотехника», и родители любили слушать джаз, особенно папа. А когда мне исполнилось 13 лет, мы начали ходить на всякие концерты по джазовым абонементам: в консерваторию, в концертный зал имени Чайковского. Я не думаю, что родители целенаправленно занимались моим эстетическим воспитанием, просто раньше им не с кем было меня оставить и они были вынуждены сидеть дома, но когда я подрос, они решили брать меня с собой. На тех концертах я ощутил совершенно магическое воздействие этой музыки. Я помню, мне даже делали замечания, поскольку сидя в кресле, я танцевал, и весь ряд шатался от этого. Но я же был почти ребёнком и не понимал, что нужно вести себя смирно, ведь музыка была настолько заводная, что я не мог усидеть на месте.
Вот так джаз появился в моей жизни: сначала с родительских пластинок, затем – с этих абонементных концертов. Но потом он как-то ушел на второй план. В музыкальной школе меня учили играть на классической гитаре. А затем произошел гормональный взрыв, и я вообще начал играть панк-рок и гранж. И хотя был уже конец 90-х, вся эта история с гранжем у нас еще продолжалась. Как поет Чиж, «до нас всегда доходит с опозданием на несколько дней»...
А с Москвой жизнь моя связана весьма своеобразно: я очень долго не был «московским». Мы жили на улице Бажова, в доме 9, неподалеку от Лосиного острова. Это была коммунальная квартира, и родители хотя бы на лето пытались избавить меня от всех этих коммунальных реалий. Ну, сложно в коммуналке с маленьким ребенком. Первые полтора года в итоге я вообще там не жил.
Мои родители с Украины. Бабушка и дедушка по материнской линии из Северодонецка. А по отцовской - из Луцка. Нельзя сказать, что все они – этнические украинцы, они напополам. Ну, и я получился напополам такой. В Северодонецке у семьи была большая квартира, потому что мой дед был начальником отдела в НПО «Импульс», где создавались электронно-вычислительные машины. Собственно, и мой дед, и мама занимались компьютерами, поэтому и я стал программистом. 
Северодонецк - обычный советский город, построенный в голой степи в конце 50-х.  Сюда собрали технарей со всего Советского Союза, чтобы они работали на крупнейшем в Европе химическом комбинате, чтобы разрабатывали лучшие в мире ЭВМ. Хотя город не маленький – в нем живут 150 тысяч человек, - здесь все друг друга знали: кто с какого предприятия, кто откуда приехал. Все здоровались друг с другом. Северодонецк представлял собой настоящую технарскую коммуну. 
Это очень красивый и умно построенный город: красивые широкие и ровные улицы, а когда абрикосы весной цветут, то весь город становится белым. Вокруг Северодонецка – сосновые леса, которые посадили уже в советское время, чтобы снизить эрозию почвы. Я часто жил на даче и ходил в этих сосновых лесах один. Там было полное умиротворение. Полное уединение. Какие-то размышления. Не одну песню так написал. В этом смысле детство у меня было очень удачное. Сам себе завидую.
А Москва очень долго воспринималась мною, как город враждебный. Во-первых, она шумная, спешная и очень быстрая. А во-вторых, вся моя московская жизнь с семи лет вращалась вокруг Гольяново - обычный спальный район, настоящей корневой Москвы я и не видел толком. Поэтому летом в Северодонецке мне было комфортнее, и весь год я по нему тосковал.
Кстати, первая приличная песня, которую я сочинил, была про перелетную птицу, которая возвращается домой из теплых краев. Довольно милая вещь. До нее был ряд песен, которых я и не помню уже, потому что стыдно, а эту помню. Наша группа Iridium ее довольно долго играла. Почти до самого своего конца. 
Мы тогда переехали в Гольяново, где родители купили кооперативную квартиру. Интересно получилось: улица Бажова, где мы жили до этого, находилась с одной стороны Лосиного острова, а, переехав, мы тоже стали жить рядом с Лосиным островом, только с другой стороны.
Я учился в Гольяновской гимназии, и мы с нашей группой «Iridium» полгода там проиграли, пока нас не выгнали… Поначалу я всех, конечно, очаровал, сказав, что у меня – разные лауреатские степени на классических конкурсах. Но мы тогда играли панк-рок, и играли очень плохо. Дело в том, что в классике почти нет такого понятия, как ритм, в современном смысле. Если, конечно, мы берем не барокко, а более позднюю музыку. Там совсем другие ритмические отношения, и варясь в классической среде, ты не можешь играть рок. Потому что рок и джаз - музыка слабодольная, а классические музыканты часто не понимают, что такое играть на слабую. То есть, рок-музыке надо учиться отдельно. 
А тут все было гораздо прозаичнее: у нас вообще не было представления о ритме. Все было неритмично и фальшиво. Я еще и петь пытался, а так как меня никто этому не учил, то получалось плохо. И когда в школе поняли, что вывесить нас на доску почета и записать в достижения школы не получится, нас выставили оттуда.
Но группа прожила еще довольно долго, выросла и даже перестала быть панковской и стала заниматься каким-то более-менее музыкальным искусством. Под конец это стало похоже скорее на глэм-рок. Недавно, в прошлом году, мы озадачились и выпустили на компакте альбом 13°С, который был записан 10 лет назад. Сиюминутную ценность он давно потерял, конечно: кому нужен альбом группы, которая не существует и не концертирует? Но прошло время, и он приобрел уже ценность историческую. И когда это произошло, мы его издали. В прошлом году, в мае мы сделали небольшой тираж и устроили концерт в Летчике по этому поводу. Правда, собрать всех участников группы не удалось, так как гитарист Вася живет сейчас в Техасе, наукой занимается. Поэтому вместо соло-гитары был саксофон. Получился такой джаз-панк. 

- «Iridium» -  очень знакомое название. Я думаю, что я слышал вашу группу либо в одном из московских клубов, которые практиковали сборные молодежные концерты, либо на «Фестосе», - сказал я, прокручивая в мыслях фрагменты разных концертов. 

- Мы начали в школе, потом репетировали по квартирам и домам друзей, а потом стали играть по московским клубам. Сначала «Ю-Ту», потом играли в «Р-клубе», в «Точке» в «Матрице», в «Релаксе» - клубную сцену я успел узнать еще тогда. И сейчас, встречаясь с моими ровесниками по всяким джазовым вопросам, узнаю, что и они в юности крутились во всем этом птичьем базаре, который тогда представляла из себя молодежная рокерская сцена.  
А с «Фестосом» у меня вообще связано много всего! Я был победителем «Фестоса» в куче номинаций. Обе наши группы – и «Iridium», и появившийся следом за ним «Кубик Брубека» - побеждали в рок-номинациях. Там вы, наверное, их и слышали. 
А в 2006 году я стал победителем «Фестоса» в авторской песне. И в том же году стал лауреатом уже серьезного, взрослого московского конкурса в этом жанре. Но так сложилось, что с той поры с авторской песней меня мало что связывает. Заняв первое место, я понял, что дальше идти некуда и пошел в другую музыку. 

- Итак, джаз… 

- К нему я начал возвращаться, еще играя в Iridium. Поначалу мне хотелось играть грубо, громко, чтобы стены дрожали. Но покрутившись на клубной рокерской сцене, я понял, что панк-рок на трех аккордах играют все, причем одинаково плохо. И зачем становиться еще одним из них, когда можно заниматься совсем другой музыкой? Я понял, что мне не интересно больше греметь, произошло какое-то насыщение. Понял, что своей музыкальности надо найти какое-то применение. И коллеги по группе тоже эволюционировали в похожем направлении - мы со вторым основателем группы, Алексеем Саврасовым, подпитывали и подначивали друг друга в этом. Но тут я вспомнил, что с детства любил джаз. 
Я нашел у родителей книгу В. Молоткова и В. Манилова «Техника джазового аккомпанемента на шестиструнной гитаре» – классический учебник, по которому все наши гитаристы осваивали джаз. Отец мой, видимо, когда-то планировал этим серьезно заняться, и не занялся, но учебники были. Я стал смотреть, что такое джазовый аккомпанемент, как он устроен, какие бывают аккордовые последовательности. Стратегия моя по изучению этой книги была такая: я читал две страницы и писал песню, потому что информацию, которую я только что получил, надо было срочно закрепить. Потом я узнал, что и «Битлз» делали так же, когда узнавали новый аккорд… Но им было сложнее, ведь у них не было учебника Молоткова и Манилова… 
Еще у меня была книга «Гармония в джазе» Юрия Чугунова. Я тоже начал ее изучать, но понял, что тут собственных мозгов точно не хватит, и надо куда-то идти учиться. И мне начали попадаться люди, которые говорили, что они учились в колледже импровизационной музыки, в студии «Москворечье». И я понял, что моя дорога – туда. 
А все решило то, что мы собрали еще одну группу, в которой пробовали играть джаз-рок. Называлась она «Кубик Брубека». Мы играли весьма любопытную музыку. Правда, к джазу она отношения почти не имела, использовались разве что самые азы джазового языка, которых можно из воздуха нахвататься. В основном это был арт-рок. Довольно приличный.
Я тогда все еще пел весьма посредственно и уж точно не джазово. И Миша Щербаков, владелец репетиционной студии на Преображенке, который и собрал нас вокруг себя, сходил на зачет ансамблей в колледж импровизационной музыки и привел оттуда вокалистку, так как он считал, что нам нужен хороший джазовый вокал. В итоге Марина так и осталась в команде до самого конца. Сейчас она живет в Америке и даже учит местных петь. Она вышла замуж за Васю Артюхова - гитариста, который играл в обеих наших группах, и они уехали. Вот так у нас все было переплетено. 
И в тот же год, когда Марина пришла в «Кубик Брубека», я поступил в колледж импровизационной музыки на вокальное отделение, то есть она его заканчивала, а я поступил. И следующие восемь лет я провел там. Сначала я отучился 4 года, полный курс, у одного педагога, Ксении Валерьевны Собакиной, потом понял, что хочу еще, и пошел к другому педагогу, Владимиру Евгеньевичу Сидорковичу, и отучился у него еще полный курс. Я был на хорошем счету, поэтому мне позволили такой беспредел.
Колледж импровизационной музыки работает с сентября 1967 года. Его основали студенты и преподаватели Московского инженерно-физического института, поначалу он так и назывался - «Школа джаза МИФИ». Первыми преподавателями школы джаза стали Юрий Козырев и Герман Лукьянов. Это было первое джазовое учебное заведение в нашей стране. Несмотря на то, что сейчас у нас есть и более серьезные заведения, которые дают уже высшее джазовое образование, пальма первенства по праву принадлежит колледжу. В 1971 году школа переехала в только что открывшийся ДК «Москворечье» на Каширском шоссе и изменила свое название. С того момента она называлась Студией Джаза «Москворечье». А в 1993 году Студия переехала из ДК «Москворечье» в помещение на Проспекте Андропова, дом 48. Теперь это Московский Колледж Импровизационной Музыки. 
В самом ДК занятий у нас уже не было, мы проводили там только некоторые отчетные концерты. Джазовая жизнь там сейчас еле теплится, хотя туда недавно пришел руководитель, который пытается возродить джазовые традиции. В ДК прописан сейчас один джазовый оркестр, где играет наша кларнетистка Маша, и на пару с этим оркестром мы недавно сделали там концерт. Зал находился в довольно плачевном состоянии, и наш барабанщик Ростик сказал, что будто он вернулся на пятнадцать лет назад, потому что с тех пор ничего не изменилось, что, конечно, очень жаль. Тем не менее сам факт выступления в ДК «Москворечье» был приятен, ведь мы вернулись в места боевой и трудовой славы. 
А колледж – это место потрясающее! Там такой дух бескорыстной любви к музыке! Стремление поделиться мастерством! Это настоящий творческий котел, в котором варятся люди, обмениваются опытом, создают коллективы. Меня в колледже более всего поразило вот какое ощущение: когда я пришел на первый курс, то смотрел на студентов, которые играли в ансамбле Галины Николаевны Можаевой, как на небожителей! Я не мог понять, как они это делают! Мне казалось, что так сыграть невозможно! А через пару лет я сам выступал в этом ансамбле!
Вообще Галина Николаевна – великая пианистка. Я недавно совершенно случайно набрел в интернете на ее запись 90-х годов, и я хочу сказать, что пианистов такого уровня у нас в стране больше нет. Она сочетает совершенно невероятную свободу мышления с филигранной техникой. Вообще у джазовых музыкантов часто бывают проблемы со звукоизвлечением, потому что очень часто у них нет академической школы, в которой звук поставлен на пьедестал, и поэтому они порой излагают свои блестящие музыкальные мысли очень средним звуком, не хватающим звезд с неба. И это касается всех - и духовиков, и пианистов. И западных музыкантов тоже. А Галина Николаевна обладает глубоким, четким, острым звуком, который выдает настоящего мастера. То есть она – не просто джазовый музыкант, а еще и Пианист!
Вообще она этого никогда не афишировала, и если ты не интересуешься, то и не узнаешь, какая это пианистка на самом деле. Она никогда не стремилась блеснуть мастерством. Говорила все всегда по делу: как ты поешь, как играет басист, как играет барабанщик, что следует делать всем ансамблем. Она работала как руководитель.  
Так получилось, причем совершенно ненамеренно, что музыканты «МимоНот» не только все из одного колледжа, но все прошли через руки Галины Николаевны..
Басисты играли у нее в ансамбле. И нынешний, Данила, и предыдущий, Митя. 
Кларнетистка Маша тоже играла у нее в ансамбле.
Я пел у нее в ансамбле. 
И наша пианистка Аня у нее училась по специальности, и это видно и в звукоизвлечении, и в игре - у нее очень достойный звук и мышление. Недаром Аня стала недавно лауреатом очень серьезного конкурса «Рояль в джазе» как композитор, а ее группа MASALA заняла первое место среди ансамблей. Приятно работать с такими людьми!
Традиционно не из колледжа у нас только барабанщики - сначала Кирилл, потом Ростик. И это тоже фирменная черта нашего звука: барабаны всегда роковые. В этом что-то есть, и мы, пожалуй, будем продолжать в том же духе. 
Колледж – это социальная сеть в реальной жизни. Многие говорят, что в учебное заведение следует идти не только за навыком, а за социализацией, за тем, что ты становишься как бы членом профсоюза. И не важно, что этот профсоюз нигде не зарегистрирован, но он реально существует, и люди выручают друг друга, подменяют друг друга на выступлениях, переходят из одного коллектива в другой и т.д. Наши щупальца разбросаны по всему миру - я знаю, что люди, которые играли со мной в одном ансамбле, сейчас учатся в Беркли и планируют в Америке остаться, так как их уровень не так уж плох даже по тамошним меркам. И это хорошо, что существует такая разветвленная сеть.
Я всегда говорил и говорить буду, что колледж импровизационной музыки – это одно из трех правильных решений, которые я принял в своей жизни. Остальные два – это жениться и пойти на Физтех учиться. 

- Но Физтех – это Долгопрудный. Добираться туда из Гольяново – целая эпопея. 

- А я тогда жил в общежитии в Долгопе, и дома, в Гольяново, появлялся редко, и для меня каждый приезд был очень радостным событием. Вот, кстати, песня «Перезимовали» написана в электричке, в которой я ехал в Долгопрудный. Она начинается словами «Электричка не спеша двинулась на север». Публика часто думает, что электричка едет в Москву. На самом деле это – электричка, которая едет из Москвы в Долгопрудный. 
Я долго жил в Гольяново, это – мой район, я хорошо к нему отношусь, несмотря на то, что он был кем-то признан… одним из самых опасных районов мира. Но мне кажется, что это неправда.  

- Кстати, хулиганы всегда любили хорошую музыку...

- Да! И из очень многих конфликтных ситуаций в своей жизни я вышел именно благодаря музыке. Очень часто с людьми, агрессивно настроенными, удавалось наладить контакт на основе общих музыкальных вкусов и в результате выйти из конфликта. 

- В школьные годы мне приходилось драться и выяснять отношения с местными хулиганами. Но как только в классе началось увлечение рок-музыкой, все противоречия сразу исчезли. Мы любили «Слэйд», и они любили «Слэйд», они слушали Сузи Кватро, и мы слушали Сузи Кватро… И все споры решились.

- Да! Так и в моей жизни было! «Нирвана» и Чиж! Чиж был просто универсальным языком для всех. И мне кажется, что до сих пор в любой точке бывшего Советского Союза можно найти общий язык с кем угодно посредством песен Чижа. 

- Игорь, где были самые запомнившиеся или самые важные для тебя и твоей группы концерты?

- Наверное, это – первый концерт, который был в 2011 году! Да, конечно, премьера! Это было в маленьком клубе «Гарцующий Дредноут», который тогда находился на Сухаревской. Мы сделали бесплатный вход, исполнили совсем коротенькую программу, половину из которой я сыграл просто под гитару, потому что многие песни мы не успели подготовить. Но все равно это было запоминающееся событие. Набился полный зал, всем было интересно, что же я такое новое придумал. И было очень волнительно. 
Самое интересное, что играли мы тогда без пианистки, Аня у нас появилась только через пару лет, но она была в зале на том самом концерте, и это оказалось судьбоносным. 
Был очень важный концерт в Домжуре, презентация нашего первого альбома. Недавно вот сыграли большой концерт в клубе Grenadine, с настоящим камерным отделением. Было несколько важных и ценных выступлений в «Китайском Летчике». Вообще «Летчик» подкупает тем, что он не очень большой, но уютный, и его можно набить под завязку. А когда у тебя переаншлаг – это всегда очень приятно.

- А что это за концерт в пельменной, о котором многие вспоминают?

- Это было еще до «МимоНот», я только-только отправился в сольное плавание. Я тогда остался без группы, так как все уехали: Алексей - в Англию, Вася - в США, и я вообще не знал, что делать, потому что понятия не имел, как руководить ансамблем. Я знал, как писать песни, но я не понимал, как делать аранжировки, не знал, как придумывать партии, то есть на роль руководителя группы я еще не годился. В предыдущих моих группах я только песни приносил, и были люди, которые придумывали аранжировки и занимались музыкальным руководством. И вот я находился в полной растерянности: что делать? Куда бежать? Группы нет, на концерты не зовут, потому что я никому не нужен без группы. Вот тогда-то один из людей, который меня помнил, предложил сделать концерт в… пельменной. Эта пельменная находилась недалеко от Цветного бульвара. Она называлась, кажется, «Boom». Там не было ни алкоголя, ни каких-то традиционных ресторанных блюд. Все ели пельмени. Я играл один, под гитару, но для меня этот концерт был важен тем, что он вернул меня к жизни. Ведь я действительно год или полтора сидел дома и не знал, куда себя деть, потому что из старых связей я выпал, а новых еще не появилось. В общем, моя музыка звучала под пельмени, но это не так плохо, я нормально к этому отношусь. 

-  А есть такие клубы, где играла и старая группа, и новая?

- Вот будет «Вермель», там «Iridium» отыграл один из последних своих концертов, и мой день рождения в этом году мы отметим там с «МимоНот».

- Завершая наш сегодняшний разговор, я хочу спросить: что представляет из себя Москва Игоря Лазарева. Есть у тебя какая-то метафора Москвы?

- По большому счету, сначала я считал себя северодонецким, потом – гольяновским, а затем стал долгопрудненским. По-настоящему московским я никогда не был. Но как-то речь в семье зашла о том, чтобы эмигрировать. Мы начали активно ездить за рубеж, с одной стороны – как туристы, с другой – как бы присматриваясь, куда переехать. И я стал смотреть на Москву другими глазами, глазами человека, который может навсегда из нее уехать. И в этот момент я очень ее полюбил.
В один из дней я просто шел дворами параллельно Тверской. Была осень, и всё было так элегично. И листья падали, и во дворах было очень тихо, потому что все в офисах, а я – один, счастливчик, который устроил себе выходной. Я шел вдоль Тверской, заходил в какие-то храмы, немного стоял, смотрел на иконы, шел дальше, смотрел, как падают листья, и думал: неужели я это все потеряю?! Да ни за что! 
И до сих пор, когда я иду по Большому Каменному мосту, меня охватывает любовь к этому городу. Казалось бы, это должно было навязнуть в зубах, но нет, от этого вида на Кремль с моста просто дух захватывает - и ничего я не могу с собой поделать. Может быть, это звучит пафосно и немножко розово-слюнтяйски, но это действительно так: я не могу сдержать радости от того, что живу в этой стране, в этом городе, что я здесь дома и никто не может у меня этого отобрать.
Москва – это не просто город, потому что нигде русский дух не проявился так явно и так артикулированно, как в Москве. Конечно, по-своему хороши и Петербург, и Суздаль, и Владимир, и Смоленск. Но все-таки для меня именно Москва – квинтэссенция русского духа. Поэтому очень здорово здесь жить. Я стараюсь вкладывать это ощущение в свои песни. Просто мне кажется, что любить Родину – это нормально. До недавнего времени об этом было принято говорить с какими-то оговорками, а мне кажется, что эта позиция абсолютно правильная. 

Беседовал Владимир Марочкин