В следующем году исполняется 30 лет со времен проведения легендарного "советского Вудстока" - Подольского рок-фестиваля. В преддверии этого события мы попросили известного деятеля Сергея Гурьева, причастного к его организации, еще немного повспоминать. Ветеран рок-движения в большой статье рассказал о том, как эту эпохальную акцию, которую по всем раскладам провести было невозможно, все-таки удалось воплотить в жизнь.
«И по Варшавскому шоссе,
Где враг выбрасывал десанты,
Навстречу буре и грозе
Идут подольские курсанты»
С.Баренц
Публика на Подольском фестивале. Справа - С.Гурьев.
Легендарный Подольск-87 уже несколько лет, как находится в полосе больших юбилеев, раз за разом подогревающих интерес к этому историческому событию. Четыре года назад состоялось его 25-летие, и к нему лейбл «Геометрия» осуществил грандиозное издание - 5DVD+8CD c мегабуклетом альбомного размаха. А через год грядет уже 30-летие, в преддверии которого мы сейчас с выпускником ГИТРа Сашей Егоровым и его творческой группой самоотверженно ведем безбюджетные съемки документального фильма.
В условиях этого относительного ажиотажа автор решился написать еще одну статью о данном Рок-фестивале всех времен – впервые после приснопамятной эпопеи «Занесли кони вороные». Той, которая была сооруженной сразу по окончании события для всяческого рок-самиздата - и впоследствии стала лейтмотивом буклета «геометрического» издания.
Хотя тогда о Подольске было сказано едва ли не всё возможное и невозможное, нынче - в условиях работы над фильмом – появились новые лейтмотивы, которые обещают там витиевато переплестись. В основу нынешнего текста ляжет один из них, самый комедийно-триллерный – о принципиальной невозможности Подольского фестиваля.
Дело в том, что в 1987-м году горсткой неадекватных энтузиастов была задумана акция, реализовать которую в то время было в принципе нереально. И осуществилась она вопреки здравому смыслу, благодаря поистине невероятному стечению обстоятельств. Попробуем его описать.
Как же возник конгломерат людей, ставших двигателем Подольского фестиваля?
Главным творцом этого события принято считать приснопамятного президента Подольского рок-клуба Пита Колупаева. Путь его к этому посту был тернист. В начале 80-х Пит входил в обойму известного клуба «Рокуэлл Кент» при МИФИ, где издавался первый московский машинописный рок-самиздат «Зеркало». После того, как в самом конце 81-го он был закрыт по сигналу с Лубянки, Пит смело решил заполнить возникшую нишу и принялся издавать а этом малиннике духа еще более радикальный журнал «Око». Тогда КГБ стал уже не сигналить институтскому начальству, а впрямую прессовать лично Пита, который был вынужден бежать из МИФИ в союзную Литву, где подрядился инженером на Игналинскую АЭС. Ту самую, которая сейчас демонтируется литовскими властями с нарушением требований МАГАТЭ, что грозит миру очередной ядерной катастрофой.
Там, однако, Пит питался, главным образом, недожаренной картошкой – и в итоге попал с язвой желудка из ядерной Литвы в скромную подольскую больницу – по месту жительства. Пока он там лежал, случилась Чернобыльская катастрофа. Так что когда Пит пошел на поправку, он внезапно обрел в городе почетный статус бывшего работника атомной станции, который чуть ли не инвалидом вышел из больницы. Что это была за атомная станция, никого уже не волновало: по городу ходил живой герой-сталкер с подорванным здоровьем, которого следовало достойно трудоустроить.
В итоге не без участия подольского горкома комсомола Пит был назначен заместителем директора по работе с молодежью в Цемянке – поселке Цементного завода, самом неблагополучном районе Подольска, где тогда жили, в основном, откинувшиеся зэки. Директором клуба там работала пожилая женщина, которая уже пережила несколько попыток изнасилования – и поэтому любила скрываться из поселка до захода солнца. Пользуясь случаем, Пит окрестил это полузаброшенное заведение «Клубом Цементных Сердец» и развернул бурную рок-деятельность. Правой рукой его там стал местный низовой рок-персонаж, сразу обративший на себя внимание новоиспеченного командарма броским имиджем: старая телогрейка с дырами, в которые были продеты ржавые цепи. На вопрос, что означает сей прикид, персонаж ответил: «Я – металлист!» И, помявшись, поинтересовался: «Кстати, а металл-то будет?»
Для начала Пит пригласил в эти мини-Васюки настоящих гроссмейстеров рока – группу «Цемент» из Риги, для которой выступление в богом забытом подмосковном ДК Цементного завода, конечно, не могло не стать сакральным событием. Но вот как их самих примут в Цемянке? Пит немало рисковал, ибо от металла «Цемент» был весьма далек: звук инструмента их колоритного латышского гитариста Яниса Ванадзиньша напоминал, скорее, анплагдовый ливерпульский бит... Между тем, в это антиэкологичное захолустье, где даже летом с неба падает цементный снег, прибыли московские автобусы с рок-тусовкой, обеспечившие невероятный переаншлаг. В одном из них сидели мы с моим тогдашним боевым товарищем Ильей Смирновым, мэтром подпольной московской рок-прессы, который, собственно, и издавал вышеупомянутое «Зеркало» при клубе «Рокуэлл Кент».
Сергей Гурьев (ведущий Подольского фестиваля).
К слову, тогда в «Цементных Сердцах» я впервые и увидел живого Пита, который перед концертом произносил вступительное слово. Образ его вызвал у меня шок. К тому моменту я, конечно, повидал много всевозможных комсомольцев, но этот был самый ужасный. В унылом костюме-тройке, с гнусно зализанным пробором, со значком какой-то парткоференции на груди, изъясняющийся нечеловечески душным суконно-номенклатурным языком, где не было ни одного живого слова. «Что это за ужас?» - спросил я Смирнова. «Не волнуйся, он так маскируется, на самом деле это наш человек!» - объяснил многоопытный Илья. Безусловно, этот дар Пита к комсомольской языковой мимикрии помог ему в дальнейшем убедить городские власти в безобидности Подольского фестиваля - и даже его безусловной полезности для советского общества.
«Цемент» выступил с бешеным драйвом и привел даже «телогреечного активиста» с его приспешниками в восторг – то, что это был не металл, кажется, никто и не заметил. «Клуб Цементных Сердец» обещал быстро стать крупнейшим рок-н-ролльным центром Москвы и Подмосковья, но его погубил уже второй плановый концерт – казалось бы, куда более интеллигентной группы «Вежливый отказ». Тогдашний шоумен этого одухотворенного коллектива – известный впоследствии художник Гор «Чахал» Оганесян, тоже уходивший корнями в МИФИ, - концептуально разбросал по залу куски сырого мяса. Эта прикладная математика куда больше взбесила местное начальство, чем издевательская программа «Цемента», и Пит был удален из Цемянки.
Новое пристанище он обрел в близлежащем городе областного подчинения Климовске, который, к слову, недавно оказался поглощен Подольском – стал его районом. Но тогда это был самостоятельный населенный пункт, куда Пит с ходу привез группу «Институт косметики», славившуюся в андеграундных кругах своим эпатажно-эротическим шоу: в частности, к ширинке фирменных штанов солиста группы Мефодия была пришита большая красная рука. Так что в Климовске блуждающий рок-клуб был прикрыт уже после первого же концерта… Тем не менее, Пита там - как жертву атомных коллизий и падшего аншлагмейкера - всё же уважали. И, запретив ему заниматься роком, разрешили созидать более традиционные формы культурно-досуговых программ.
От безысходности затравленный Пит решил взяться за кино и организовал в Климовске просмотр фильма Феллини «Сатирикон». Туда-то и явился невысокий лысый гражданин, известный тогда в Подольске как Марк Григорьевич Глазков, но с подпольной фамилией Рудинштейн, в ту пору фактический хозяин местного Зеленого театра, а в далёком будущем – фестиваля «Кинотавр». Вступительное слово Пита, посвященное общественно-исторической роли Феллини, так взбесило Марка, что он стал бушевать. Климовские культработники принялись его успокаивать, объясняя, что конек Пита – не кино, а рок-концерты. Этим Марк сразу заинтересовался – как человек, успевший к тому времени поработать директором «Машины времени» и ВИА «Здравствуй, песня». Представления об отечественной рок-музыке у него были соответствующие.
Вскоре Пит с Марком уже пили водку в административной каморке подольского Зеленого театра и планировали проведение грандиозного трехдневного фестиваля с участием всех лучших рок-групп СССР. Марк, смутно представлявший себе картину рок-андеграунда образца 87-го года, воображал что-то типа концертов двадцати маленьких «машин времени» из разных городов страны – и ничего не боялся. В Зеленом театре было 3 500 посадочных мест, а всего набиться туда могло чуть ли не в полтора раза больше человек. Пит клялся, что будут проданы все билеты на пять запланированных концертов. Марк до конца не верил, но понимал, что даже если дела с продажей билетов пойдут более-менее неплохо, доходы все равно будут поистине сумасшедшие.
Заручившись поддержкой Марка, Пит первым делом обратился за помощью к Илье Смирнову и автору этих строк, у которых уже был положительный опыт проведения летом того же года небольшого фестиваля с похожей концепцией в 400-местном зале Дома ученых РАН подмосковного наукограда Черноголовка. Статус наукограда дал Черноголовке возможность в ситуации оттепели 87-го года провести достаточно прогрессивную акцию, хотя и без особых крайностей свободы слова.
Илья Смирнов сразу оценил ситуацию абсолютно трезво. «Такой фестиваль на такой площадке провести абсолютно нереально, его однозначно запретят», - отрезал он. Автор этих строк, будучи менее опытным и полным оптимистичных иллюзий, напротив, решил с головой броситься в пучину организации исторического мероприятия. «Ты как хочешь, но я не советую: ничего у вас не выйдет», - сказал Илья.
Тут неправильно было бы считать, что я в итоге оказался более прозорлив. Как раз наоборот! Я по молодости находился в полном отрыве от реальности, а Илья просчитывал ситуацию с хирургической точностью.
Какое-то время мы с Питом рубились вдвоем. Но я жаждал притащить на фестиваль побольше всяких неизвестных групп с интересной мифологией, про которые тогда читал в региональном рок-самиздате, коим был сильно увлечен. Так, в частности, в лайн-ап акции попали такие заповедные на тот момент творческие единицы, как «Хроноп» (Горький) и «Холи» (Казань). Пит, однако, понимал, что билеты все-таки надо продавать на популярные – пусть и в андеграунде – группы, так что вскоре вышел на связь с подпольным менеджером испепеляющей энергии, Наташей «Кометой» Комаровой. Которая также успела хорошо размяться на Черноголовке, став главным мотором организации этого события.
С подключением Комаровой готовящийся Подольский фестиваль быстро набрал обороты. На том этапе Пит взаимодействовал с двумя до поры до времени никак не связанными друг с другом фигурами: Марк обеспечивал подключение к акции хозяйственных служб города, а Комета занималась приглашением ведущих рок-групп. Сам Пит тем временем зомбировал своими фирменно-номенклатурными речами подольский горком ВЛКСМ.
Но когда Комета и Марк, наконец, увидели друг друга, это в первый раз чуть не похоронило фестиваль. Две столь бесконечно доминантные фигуры с ходу чуть не убили друг друга, разъяренная Комета решила выйти из игры и двинулась из Зеленого театра в сторону электрички на Москву. Я в отчаянии бросился за ней вдогонку, пытаясь как-то переубедить. По воспоминаниям Кометы, она тогда увидела в моих глазах настоящие слезы – и только это ее остановило. В итоге она вернулась на переговоры к Марку, который к этому времени уже подостыл, и атмосфера в комсоставе нормализовалась.
Между тем, хотя в афише уже числились такие уже знаменитые в наслушанных кругах своими магнитоальбомами «звёзды подполья», как ДДТ и «Наутилус Помпилиус», билеты на фестиваль в подольских кассах продавались вяло. Марк нервничал. Тогда Пит совершил крайне эффективный марш-бросок в редакцию «Московского комсомольца» к шефу «Звуковой дорожки» Дмитрию Шавырину. Тот поначалу был высокомерен и отчужден, но в итоге подобострастно-квазикомсомольское псевдолизоблюдство Пита проняло и его. В итоге МК – прямо скажем, очень неосторожно - опубликовал в подвале самой захудалой своей полосы микроскопическую заметку с перечнем групп-участниц и сообщением о продаже билетов на фестиваль в такой-то день и час рядом с ближайшей к Подольску московской станцией метро «Ленино» (ныне «Царицыно»).
Продавать билеты к метро «Ленино» ездил сам Марк, который там едва не был разорван на куски массово взалкавшими любителями рок-музыки. Маленький подольский автобус был набит билетами, казалось бы, до самого бензобака, но в первый день продаж их наглухо не хватило, и тогда встревоженная толпа принялась раскачивать утлое транспортное средство. Марк рисковал быть растерзан на месте – как античная астрономичка Ипатия Александрийская злобными христианскими фанатиками. Спасая жизнь, он отдал в залог беснующимся рок-маньякам фамильные наручные часы, поклявшись обилетить оставшихся на следующий день. В итоге, чтобы отбиться от страждущих, билетов наутро пришлось продать гораздо больше, чем было посадочных мест в Зеленом театре.
И только когда стало окончательно ясно, что все базовые проблемы фестиваля вроде бы разрешены, он был, наконец, запрещен Главным управлением культуры Мособлисполкома - в лице тамошнего большого чиновника с приснопамятной фамилией Бендер.
Тут уместно будет вспомнить, что у Подольского фестиваля была хоть и шаткая, но всё же «крыша» - в лице популярного советского журнала «Юность». История ее появления заслуживает отдельного описания. С середины 80-х я помогал Илье Смирнову издавать легендарный рок-самиздатовский журнал «Урлайт». Дело это было некоммерческое, и денег на жизнь отчаянно не хватало. Какие-то средства удавалось добывать лишь посредством сдачи в букинистические магазины редких книг из необъятной домашней библиотеки. В ту пору перестройка еще не началась, и любые визуальные проявления какой-либо контркультуры в Москве были на вес золота. И вот, однажды в очередной букинистической очереди я увидел перед собой статного хиппи – как мне тогда показалось, нечеловеческой красоты. Ничтоже сумняшеся я дословно спросил: «Простите, а вы не хотели бы сотрудничать с подпольной московской рок-прессой?» Хиппи, который оказался довольно известным деятелем Сашей «Пессимистом» Вяльцевым, был немало удивлен, но на контакт пошел. А буквально через несколько дней внешний вид Пессимиста на улицах Москвы произвел впечатление и на Михаила Хромакова - редактора только еще создававшейся тогда на базе отдела публицистики «Юности» приснопамятной «20-й комнаты». Концепция ее была – попробовать предоставить трибуну (несколько полос) поднимающей голову «неформальной молодежи» и посмотреть, что получится. Хромаков позвал туда Пессимиста, Пессимист – меня (как представителя «рок-прессы»), а я, в свою очередь, Илью Смирнова. В результате чего мы неплохо там окопались – и договорились проводить вполне себе «подпольный» фестиваль под эгидой журнала «Юность». Надо сказать, что Смирнов, хотя и не верил в возможность осуществления фантасмагоричного по замыслу рок-форума, готовить его старым друзьям своим все же помогал.
В стенах «Юности» принимались решения о походах по инстанциям – в попытках спасти фест от запрета. Сначала куда-то в государственные коридоры на Новой площади ходили мы с Питом, но я там, по его воспоминаниям, вел себя с неприятной чиновникам маргинальной агрессивностью. В процессе этих походов, однако, выяснилось, что единственный шанс отменить «запрет Бендера» - это загипнотизировать тогдашнюю замминистра культуры РСФСР Нину Борисовну Жукову. Дальнейший ход событий некогда излагал сам Пит Колупаев, но попробуем по-новому расставить в нем акценты.
В заветный офис Жуковой в Китай-город Пит поехал уже не со мной, а с более солидным и благообразным редактором отдела публицистики «Юности» Сергеем Адамовым. Шансов у них не было никаких. Если бы Нина Борисовна предварительно ознакомилась с «делом о Подольске», Пита с Адамовым, скорее всего, даже не пустили бы к ней на порог. Но все вышло иначе: Жуковой просто не сообщили, что к ней с этим вопросом кто-то идет. Она в тот день ждала неких более важных визитеров – и служители минкульта почему-то приняли Пита с Адамовым за них.
Увидев незваных гостей, Нина Борисовна слегка растерялась. Кроме того, ее, по словам Пита, слегка загипнотизировали убаюкивающее-густые усы Адамова. Поэтому она в некоторой прострации включила опасный режим «раз уж пришли…»
Гости охотно объяснили ей на безупречно канцелярском языке суть вопроса. И даже сунули в руки два машинописных листа с перечнем групп-участниц фестиваля. Жукова горела желанием побыстрее отделаться от этой идиотской проблемы. Увидев мирные заводские названия типа «Цемент» и «Телевизор», она картинно подивилась тому, какие ужасные перестраховщики засели у нее в Мособлисполкоме, и немедленно позвонила Бендеру. Она не стала даже ничего уточнять - просто коротко сказала, что отменяет запрет Подольского фестиваля и положила трубку.
Далее процитируем воспоминания Пита: «Проводите свой фестиваль, - сказала Нина Борисовна, - но только имейте в виду: попадаются разные самодеятельные коллективы. Вот, я помню, у нас был фестиваль в Уфе, и там был такой ансамбль «ДДТ». Вы не представляете, какой потом был скандал. Из-за этих так называемых музыкантов честные хорошие ребята-комсомольцы вроде вас получили строгие взыскания». Группа «ДДТ» была 16-й в том списке, который держала в своих руках Жукова, но дела государственной важности помешали ей дочитать его до конца».
Группа J.M.K.E (Таллин) смущает своим видом подольского обывателя.
Сергей Богаев (Облачный край, Архангельск).
В сущности, Подольский фестиваль таки состоялся именно из-за этого полнейшего недоразумения. В результате чего несколько дней спустя, например, новосибирская группа БОМЖ пела многотысячной толпе на глазах у потрясенных комсомольцев и гэбистов: «А я в диапазоне УКВ, а он в диапазоне КГБ, бээээ, кагабээээ, бээээ, кагабээээ!», а их земляки «Калинов мост», впервые игравшие к западу от уральского хребта – «Эх, блядь, занесли кони вороные!». «Телевизор», полузапретный тогда даже в ленинградском рок-клубе, спел свои легендарные эскапады «Твой папа – фашист» и «Три-четыре гада имеют власть», а эстонские панки J.M.K.E. одним своим внешним видом вызывали у подольского населения такой шок, что их, как и весь фестиваль, пришлось охранять от всевозможных люберов силами специально вызванной дивизии Дзержинского.
В результате чудом состоявшаяся эпохальная акция была объявлена властями идеологической ошибкой, и почти все люди, занимавшиеся ее организацией по административно-комсомольской линии, подверглись тем или иным репрессиям и взысканием. Более-менее благосклонна судьба была, однако, к трем людям, сыгравшим решающую роль в том, что мегафест таки состоялся и вошел в историю – Питу, Марку Рудинштейну и Нине Борисовне Жуковой.
Судьба Марка Рудинштейна всем известна лучше всего: он спустя годы монетизировал свое глубокое понимание кино и сотворил фестиваль «Кинотавр».
Пит – тоже через некоторое время после описанных баталий - нашел себя на ниве эротического искусства. Он, в частности, продюсировал скандально известный Театр Кирилла Ганина, а однажды собрал заслуженных деятелей рок-движения на фотовыставке какого-то голландского мастера смелых дагерротипов. Экспозиция состояла из многообразных снимков вагин, некоторые из которых напоминали настоящие живописные полотна в стиле позднего Клода Моне. Вся эта благородная деятельность была достойно вознаграждена и дала весомые всходы: на вырученные средства Пит даже сумел возвести для своей семьи уютный замок с башнями в ближнем Подмосковье.
А Нина Борисовна Жукова в дальнейшем с легкой руки Патриарха Кирилла стала председателем правления «Союза православных женщин» и была награждена аж двумя орденами Святой Равноапостольной княгини Ольги. Скорее всего, тоже не за Подольский фестиваль, но это уже и не так важно.
Честь им всем и хвала, в общем :)