Мы хотели написать обычную рецензию на новый альбом «Оргии праведников» ("Для тех, кто видит сны, часть 2"). Но потом решили, что не будем этого делать. Без нас напишут, и гораздо лучше. Про звук, про драйв, про концептуальность. Про работу музыкантов и нетривиальное оформление, про то, как одни этот альбом ждали, а другие - упорно его писали. А у нас отношение к Калугину слишком трепетное, чтобы уложить размышления о его песнях в критические и публицистические рамки. Да и слишком много оказалось этих самых размышлений, на которые альбом нас навел, не на одну рецензию. Поэтому мы решили ограничиться старинным и почтенным жанром застольной беседы на заданную тему. Или платоновского диалога. Кому что ближе. 

Евгений Белжеларский: С чего начать так, чтоб мимо не пройти… Со снов, пожалуй. «Жизнь есть сон» – это ведь не только название пьесы Кальдерона, но одна из самых старинных и известных поэтических метафор… 
Светлана Галанинская: Как, кстати, и «смерть – сон».
Е.Б.: Все – сон…
С.Г.: Да кто бы сомневался. Мы пробуждаемся к вечной жизни от жизни грешной. Согласно Платону, настоящие знания в нас спят и мы их вспоминаем в результате анамнезиса – стало быть, опять просыпаемся, разгоняем наваждение неведения. 
Е.Б.: Идея «души-христианки», полагаю, из этого же ряда. Ведь как она могла быть христианкой до рождения? Только если жизнь после рождения не вполне настоящая. Так, сновидение.
С.Г.: Совершенно верно. Ну и, конечно, нельзя не вспомнить китайскую притчу о китайском мастере, который спит, и то ли ему снится, что он бабочка, то ли это бабочка спит и ей снится, что она – китайский мастер…
Е.Б.: В порядке некоторого отступления, пожалуй, замечу,  что название «Для тех, кто видит сны» неизбежно воспринимается в том числе и как продолжение летовской тематики. Был же у «Гражданской оброны»  такой альбом - «Зачем Снятся Сны». Да и песня в летовском духе на альбоме присутствует. 
С.Г.:  Все до кучи, все по делу. В общем, альбом адресован тем, кому необходимо проснуться и тем, кто видит то, что не видит тот, кто не спит. 
Е.Б.: Итак, недавно увидевшая свет 2-я часть альбома «Для тех, кто видит сны» и его презентация в клубе «Вольта» лишний раз подтвердили, что Сергей Калугин - очень актуальный артист для нашей страны… 
С.Г.:  Популярный, ты хочешь сказать?
Е.Б.: Не только, нет. Именно актуальный в хорошем смысле слова. Нужный.  Хотя и нишевый. Но вот эта ниша, которую он занимает и которая в нашей культуре благодаря ему образовалась? - это какая-то очень правильная ниша. Думаю, ты это чувствуешь.
С.Г.:  Чувствую
Е.Б.: А объяснить рационально можешь?
С.Г.: Умная религиозность, религиозность мыслящего человека – она всегда в цене.  Этика и мораль есть и у верующих, и у неверующих, при этом Калугин все-таки, при всем внешнем антураже, это такой христианский рационалист. Ему не свойственна вся эта дешевая эзотерика, рериховщина, он мистик, но не мистификатор, он не называет мистикой каждый плевок, не мистифицирует ничего искусственно. 
Е.Б.: Так, принято. Теперь давай немного о земном. О краудфандинге...
С.Г.:  А еще есть русское слово «деньгосбор». А еще хорошее, но старомодное слово – «аск». Люди захотели, чтобы альбом был записан. У Калугина всегда были с публикой высокие отношения. В прямом смысле слова. Без иронии и всяких там «Покровских ворот»… 
С.Г.:  В общем, под альбом же делался краудфандинг, в ходе которого народ тоже расписался в любви и уважухе к артисту. Проголосовал рублем. Сейчас многие музыканты деньги собирают, но только двоим за последний год удалось превысить ожидаемую сумму, Гребенщикову и Калугину. Но БГ  это как бы вечная священная корова, а Сергей все-таки, как уже было сказано, нишевый, но очень нужный.
Е.Б.: Это не только музыкальные заслуги, как я понимаю.
С.Г.:  Нет, конечно. Это  говорит о чем-то еще, это на уровне, прости за выражение, архетипов. 
Е.Б.: Ну, это к бабке не ходи. А если проще и как-нибудь более сердито? 
 С.Г.: Как  скажешь… В общем, мне кажется, что он закрывает многие "боли" современного русского человека.
Е.Б.: Что у тебя в данном случае означает слово "боли"?
С.Г.: Я использую его в том смысле, в каком его в последнее время употребляют рекламщики и пиарщики. Уж простите мне такой цинизм. Это потребности, нереализованные нужды и слабые места, где постоянно все проседает. 
Е.Б.: Например?
С.Г.:  Например,  теплохладность, формализм, лень и трусость  в вопросах веры. Они очень свойственны многим из нас. Христиане либерального формата любят пенять православным «ватникам» на якобы обрядоверие. Но сами нередко теплохладны и считают, что говорить о своей вере неприлично, что выставлять ее напоказ – признак «недо-» чего-то там…
Е.Б.: …чего именно «недо-», скромно и политкорректно умолчим.
 С.Г.: Да, и в творчестве заявлять об этом вроде бы неуместно, опять же нужна воздержанность во имя политкорректности. Опять же долой начетничество, вера - вещь интимная и т.д. Получается, что вера в лучшем случае маркирует принадлежность к определенной тусовке. И она отдельно, а жизнь повседневная - отдельно. Потому что не дай Бог сочтут мракобесом. 
Е.Б.: Пусть даже без Христа, зато не мракобес. И справка выдана о том, что точно не мракобес. И анализы проведены качественно,  и учреждение солидное. И проценты на допустимом уровне, в пределах погрешности. 
С.Г.: А ведь на самом деле важно, как мы говорим о своей вере. Калугин противопоставляет нашей вечной теплохладности и трусости горячность и бесстрашие. Он не боится говорить напрямую. У него очень много личной религиозности, на которую некоторые пеняют, и которой как раз многие боятся. Отсюда - даже умение играть с этими темами, как в песне "Черная земля": "Думали - зарыли, думали - мертвец".
Е.Б.: Это же абсолютно летовская по духу вещь, она  не только про Христа, да?
С.Г.: Нет, и про всех нас тоже. От лица умершего, из-под крышки гроба.  Просто-напросто. Грубоватое, но очень верное, как всегда: " Некому нажраться, некому курить, некому сражаться, некого любить... Божия слезинка падает в говно…"
Е.Б.: С первой болью разобрались, давай к следующим.
С.Г.: Еще одна боль современного русского человека – это страх по поводу чувств и неумение о них говорить. Отсюда и другая: проблема, как говорить с Богом. С Богом же мы говорим, как друг с другом. 
Е.Б.: А разве вот во время застолий не вырывается у нас лавина чувств? Вот говорят: "У меня душа рвется"...
С.Г.: Это каких чувств? На уровне "ты меня уважаешь"? Это штампы, обнажающие отсутствие культуры выражения чувств. Что-то низкое, фольклорное. 
 Е.Б.: Так, анализ достоверный, с печатью уважаемого учреждения.
С.Г.: О телесной любви говорим тоже грубо, да еще и матом. Своих слов нет. Как и умения говорить о конкретных чувствах к конкретному человеку, к конкретному нашему Богу как к Личности. А потребность-то есть! Вроде бы подавляющее большинство песен и стихов - о любви. Но и там тоже пошлость и штампы. А если в песне, не дай Бог, речь о чем-то кроме любви, тогда вообще все скверно, никому уже ничего не понятно, о сопереживании лирическому герою и речи не идет. 
Е.Б.: Это потому что современная культура вытесняет чувства потребностями. Она гедонистична, а не лого- или патоцентрична (уж на худой конец). Там, где все построено на принципе удовольствия, нет радости. «Наслаждение» заполняет все, а чувства маргинализируются. Enjoy it! – и не бухти. Гамбургер в зубы, сердце на полку – и сойдешь за умного.
 С.Г.: Да, в лучшем случае остаются эмоции, ощущения, как поверхностные слои чувств. А лирический герой Калугина  открыто выражает чувства по поводу всего на свете. И по отношению к Богу, и к возлюбленной, и к происходящему вокруг. Его внимания и слова достойны и волхвы, и друзья, и живые, и умершие, и советское детство. 
Е.Б.: Примечательно, что советское детство включено у него в религиозно-мистический контекст. И нисколько не выпадает. 
С.Г.: Да ведь у нормального христианина ничто не выпадает.
Е.Б.: А вот конструктивисты дадут нам понять, что надо строить свою идентичность как противоположность гештальту советскости. Зеркально так. От обратного. 
С.Г.: Такая идентичность выдумывается, конструируется, все что угодно. Но ничего общего с христианством не имеет. Поскольку Дух Божий дышит, где хочет.  И антисоветчик еще никакой не христианин, как и «советчик» не обязательно «не».
Е.Б.: Как там было у Довлатова. «- Да ну, он же советский! – Что ты, наоборот, антисоветский. – Это то же самое, какая разница…»
С.Г.: У Калугина с его «78-м» и «Моя родина – СССР» этой исторической идиосинкразии совсем не чувствуется, к счастью. 
Е.Б.: Но если смотреть глубже в историю, на уровне таких оппозиций как Аристотель – Платон, Августин – Дионисий Ареопагит, Сергий – Франциск, то видно, что язык его текстов ближе все-таки к языку западной религиозности.
С.Г.:  Вот как раз хотелось сказать, что  еще одна наша боль – это боязнь и неумение проявлять духовное через чувственное. Телесность не свойственна русскому типу религиозности. 
Е.Б.: Вот здесь не соглашусь. Если посмотреть, какова, например, семантика слова «родной» в русском языке и в западноевропейских… Хотя это еще не телесность, но кровное родство как метафора близости, причем не только любовной, но и христианской, любой – вот она о многом говорит. Не меньше, чем русские модальности вроде «авось».   
С.Г.: И все-таки, если о религиозных традициях говорить, то эта самая телесность – это католическое. И сам Калугин не раз признавался, что ему, как любому художнику, в католичестве близко нарочитое выражение мистических смыслов через чувственные образы.  Рассказ о своей вере через сопереживание Христу. У католиков это традиция и норма, хотя не только у них. В христианстве вообще тело - храм, а не тюрьма. 
Е.Б.: Но ведь индустрия развлечений как раз тоже подвешивает человека на крючки телесных ощущений? Нам создают потребности в ощущениях, о которых мы сами даже и не знаем.
С.Г.: Конечно. Но, с другой стороны, телесность, побуждающая дух, может быть и крючком для уловления душ для их перемещения на небо. Где границы души и тела вообще? Кто их может увидеть, нащупать и твердо сказать, что прикасаясь к телу, мы не затрагиваем душу? И наоборот? Наши слезы, трепет сердца, радость объятий при встрече - это что за крючки? Мы причащаемся духом и телом одновременно. И по воскрешении мертвые получают тела. И старец Симеон узнал в младенце Спасителя только когда увидел его телесными очами, а потом, кстати, он берет Христа на руки. И Христос, и апостолы лечили наложением рук. Толпы ходили за Спасителем, чтобы прикоснуться. 
Е.Б.:  Это ведь ко всем в равной мере относится.
С.Г.: Да. А кое- в чем мы ушли дальше католиков по этой части. Мы же прикладываемся, например, к иконам и мощам, а католики только поклоняются. У них мощи под спудом обычно. 
Е.Б.:  По-моему, критерий простой. Имеет отношение к душе та часть телесности, которую невозможно купить и продать, которая не обладает рыночной стоимостью. Потребности, которые элементарны и бесплатны, нужнее всего душе. 
С.Г.: Например?
Е.Б.: Например, когда человек катается с горки или в утлой лодочке плывет, как герой Калугина, или грибы собирает - все просто. Что бесплатно, то истинно.
С.Г.: Еще одна боль, но не специфическая для нас, а навязанная всей современной культурой - это избегание темы смерти, болезни и вытеснение разговоров об этом. Но при этом глубинна потребность осмысления этого феномена все равно остается. 
Е.Б.:  Ну, смерть же не продашь, не купишь, это такой абсолютный демпинг, который девальвирует и побеждает все... Как и любовь. Отсюда: «Крепка любовь как смерть» в Ветхом Завете.
С.Г.: Весь этот альбом о смерти и ее ожидании. Калугин гениальнее, чем кто-либо, осмысливает этот феномен. Смерти же нет, она попрана смертью Христа, душа вечна. Но при этом еще как есть: ужас, боль, тление, крышки гробов - все имеется. Калугин говорит и о присутствии смерти, и о ее призрачности. И о том, что ее Бог не создавал, и о том, что она реальна и будет с каждым из нас, и "ничего нет прекраснее смерти", и ничего нет ужаснее ее. Причем говорит на доступном языке, как, например, в песне "Окна". 
Е.Б.:  Очень готичной такой, по сути. 
С.Г.:  Да, там такой медленный взгляд на окна старого дома, где герой уже давно не живет. Он приводит к мысли о Вечности, о "Великом Рассвете". Земное не отрицается, а переплавляется в небесное будущее:

Мы однажды взлетим 
В это небо и станем свободны
И когда в наши души
Ударит Великий Рассвет,

То ответным огнём
Полыхнут на Земле наши окна,
Навсегда наши окна
В домах, там, где нас больше нет.

Е.Б.:  И песня «78-й» тоже отражает эту особую внутреннюю настроенность, мистическую. Калугин говорит очень простым языком, он не использует весь этот пошлый эзотерический жаргон. Мистика у него открывается лишь в подтексте. Еще в «Туркестанком экспрессе» это  очень чувствовалось, хотя там были суфийские мотивы, но подход тот же самый. Без зауми. Мысль о воле Божией - основная. Вот и в новых песнях то же самое. Мистический пласт есть везде. 
Песня "Вдаль по синей воде" - архетип пути, центральный в традиционной мистике. 
С.Г.: Да, "Вдаль по синей воде" - медитативная притча. История о несостоявшемся путешественнике, погибшем в борьбе с океаном идет  в качестве пролога. А потом возникает образ вечного калугинского мальчика, который плывет на  отвязавшейся лодочке – это аллегория человеческой жизни. Весла всегда тяжелы для наших рук и нет сил пристать к берегу. Но все кончится хорошо, потому что вместе с каждым маленьким мальчиком лодочкой управляет Невидимый. Без него мы  маленькие, и ничего не можем. 
Е.Б.: И, заметь, чтобы передать мистическое чувство, ему достаточно рассказать как бы личную историю из детства. И только.  
С.Г.: Верно. Следующая боль, закрываемая творчеством Калугина, - это нехватка соборности. Христианская община в городах практически умерла. Сохранилась либо только в мистическом смысле - как единство верующих, причащающихся вместе, - либо в выморочном виде, как у сектантов. Общину вытеснила корпорация.  
Е.Б.:  Секты - тоже корпорации, потому что основаны на… деньгосборе. Пардон. 
С.Г.:  Да, поэтому русский человек со своей потребностью в чистой соборности часто ведется на всякие нездоровые подмены общины и даже на пародии. А вот когда смотришь на калугинскую публику, понимаешь, что здесь какая-то адекватная альтернатива возникла. Люди не просто фанаты. Их объединяет нечто большее, чем просто любовь к музыке "Оргии праведников". 
Е.Б.:  Что именно, как ты думаешь? 
С.Г.: Интересы, которые лежат за пределами калугинских песен. Наверное, часть этих людей объединяет непосредственно Христос. Хотелось бы в это верить. Часть из них объединяет любовь к хорошему драйвовому року. Другую - тяга к художественной коммуникации. Там явно много творческих людей - музыкантов, писателей, ролевиков, реконструкторов. Им нужна творческая соборность. Вот они приходят на концерты и реализуют свои потребности в причудливых эстетизированных формах. Но смотреть на них не страшно, как на футбольных фанатов, а радостно. Публика Калугина - очень интересное явление, достойное пера социологов и культурологов, мне кажется. 
Е.Б.:   У Сергея же в песнях "мы" - вообще очень часто встречается, не только  "я".
С.Г.: Вот-вот. «Мы идем» в песне «Моя родина СССР», к примеру. Это тоже эстетизация соборности. Или вот "Звездной тропой" - песня как бы от лица волхвов. Но это мы едем домой вместе с царями-звездочетами. Какой-то тайной тропой, в обход зла. Сливаемся со святыми, со Христом в конце концов. Тем и спасаемся.
Е.Б.:   А какие-нибудь социальные боли, помимо соборности, есть?
С.Г.: Ну, условно социальной можно назвать последнюю выделенную мною боль (хотя список можно продолжать) - это боязнь быть "совком". А эта боязнь - свидетельство того, что человек и есть самый настоящий совок. Вот такой штуки не было у наших предков.  
Е.Б.: Да, совок  - это то, что происходило на заседаниях Политбюро, а бытие обычных советских граждан, и их работа, и их отношения, - это настоящая русская жизнь. Жизнь - она и за «режим», и против «режима», и внутри него, и вне. Не бывает коллективной ответственности, тем более в христианстве. Калугин в этом смысле показателен: у него все в одной парадигме: и советское, и русское, и западно-европейское - то, которое до модерна, конечно. Все совместимо. Поэтому на свежий потусторонний взгляд, для хипстера какого-нибудь, это все странно. 
С.Г.: Да, в этом случае неизбежен разрыв шаблона. Ведь социально-исторические позиции всегда полярны, а тут – синтез.
А, как ты думаешь, на уровне формы у Калугина тоже полярность?
Е.Б.:   Да, и еще какая! У меня в свое время придумалось для этого название: амбидекстральная архитектура звука. 
С.Г.: Это что такое?
Е.Б.:    Амбидекстры - люди с равноправными левым и правом полушариями. Как правило, талантливые. У Калугина это равноправие есть и на идейно-смысловом уровне, и в звучании как бы подчеркнуто. С одной стороны - низкие гитары, трансформированные, такой же низкий вокал. И в то же время - высокие звуки флейты, высокие женские голоса на бэк-вокале.  Возникает полифония, двух-трехголосие. Эта амплитуда между низкими и высокими звуками создает впечатление полноты, универсальности, всеохватности. Хотя для неподготовленного слушателя это может звучать как диссонанс, непривычно и не очень благозвучно. Но если впустить себя в это звучание, накрывает океаническое ощущение полноты мироздания. Насколько это хорошо или плохо с точки зрения формы – тут есть разные мнения: кому-то нравится, кому-то не очень. 
С.Г.: На концертах звучит однозначно грандиозно!
Е.Б.:  Да. Но в записи не всегда. Есть мнение, что нынешний  альбом перепродюсирован. Много фишек и придумок, которые затрудняют слушание. Если увлечься слушанием звучания как такового, оно все же несколько механистично. Воздуха маловато. Сейчас все стремятся к скрежещущему, приплюснутому звуку. Вот в «Джетро Талл» есть флейта, допустим. Но там более сбалансированное звучание. А у "Оргии праведников" как бы вилка, а в середине - пробел. Хотя за всем этим - ощущение полноты картины. 
С.Г.:  Думаешь, это прием контраста или просто попытка подергать сознание? Может быть, так реализуется задача приучить слушателя к работе, чтобы ему ничто не давалось легко.
Е.Б.:  Кто знает…
С.Г.: У меня есть подозрение, что музыка Калугина обратноперспективна. В ней фигура и фон меняются местами. Точка схода внутри человека, и из него все бесконечно расширяется - через музыку в небо. Отсюда - непривычность, как на иконе. Идейное и прочее многоголосье. И зазор, образуемый между далекими полюсами высокого и низкого, символизирует пропасть между небом и землей. Я знаю в нашем роке только одного абсолютно обратноперспективного музыканта - это Юлия Теуникова. Но это совсем отдельный разговор.  Калугин создает для русского православного человека его собственный образ, - тот, которому он должен соответствовать: архетип, до которого человек часто не дотягивает. А Калугин ему предоставляет этот образ. За что ему большое спасибо!