Молодая российская нойз-группа Nameless рассказала нашему порталу о мистике импровизации со звуком, литургичности музыкального действа, важности соблюдения традиций и силе шумовых потоков в деле истребления всадников апокалипсиса.

СПРАВКА: Группа Nameless образовалась в сентябре, золотой осенью 2020 года, когда встретились Арат Ак-Оол (группа BOO BOO, направление - Rithual Industrial), Евгений Кузин (sound art, live electronic) и Алеся, которая всю жизнь экспериментировала с вокалом в различных направлениях.

Алеся

В Nameless меня привел мой нонконформизм, стремление погрузиться в дали дальние.

Одновременно с этим я познакомилась и стала сотрудничать со Святославом Пономаревым, проект Purba. Он стал моим проводником в мир алхимии и архитектуры звука. Музыка, которую Nameless играет – это способ исследовать себя, свои границы; их реальность или мнимость. Я знаю, что посредством звука можно пережить трансцендентный опыт, погрузиться в различные пространства за пределами обычной жизни. Для меня в этом заключена своеобразная арт-терапия. И я верю, что это поможет и слушателям.

Но кто-то принимает нашу музыку, а кто-то ее пугается – возможно, потому что она задевает давно забытые эмоции и внутренние страхи, помогает человеку встретиться со своей тенью. Это погружение на первый взгляд не очень приятно. В его процессе мы смотрим в глаза смерти и за пределы смерти. За которыми можно узнать, что же такое самоосвобождение.

Группа Phurpa (проект Алексея Тегина) позиционирует себя как проект, основанный на ритуалах тибетской культуры бон. Святослав Пономарев (группа Purba) пошел еще дальше, чем музыкальное воспроизведение тибетской культуры. Традиционная ритуальная тибетская музыка мне очень близка, она потрясающе погружает в транс.

           •          Алеся, расскажи свою историю.

           •          Я научилась импровизировать тогда же, когда и говорить. Как сейчас помню: сижу я в ванне, мне три года. И экспериментирую со звукоизвлечением. Сильно позже я поняла, что эти эксперименты были попыткой изобразить горловое пение. (все смеются) Причем акустика и водная стихия этому сильно помогали. А обычно я сама придумывала песенки на ходу. Мама называла эту технику «каля-маля» или «несуществующий язык». А я называю это «язык чувствования». Название нашей группы Nameless значит «то, что не имеет имени, за пределами имени.  Как в фильме Джармуша: «Ты кто?» - «I’m nobody»,  этот язык за завесой словесных ярлыков и смыслов. Мы не находимся за пределами концепций, но ищем этот путь. Истину сложно облечь в слова, недаром в буддизме существует практика медитации и погружения в бесконечное пространство, которое невозможно назвать.

           •          Так вот, я с 3 лет пела, взрослые всё шутили: «Хватит песенки петь», хотя на самом деле им очень нравилось. И я могла часами петь, пританцовывать и сочинять на ходу – меня это очень забавляло. Ну и до сих пор люблю этим заниматься. Некоторые называют это праязыком, некоторые – эльфийским. Бывало, что во время концертов ко мне приходили слова, а потом я находила, что они из древнего иврита. Думаю, результат зависит от качества медитации и от направленности ума. Я считаю, что у нас у всех есть доступ к этим знаниям. Для того чтобы выловить эту информацию, нужно очищать свой ум и находить эту связь. Уже познакомившись с житием католического святого Франциска Ассизского, я узнала, что религия  – (от латинского religare) – это связь с божественным, с Духом, с настоящим. И для меня музыка имеет сакральное значение – как причащение этой связи. А концерт – как литургия, исповедь перед всей вселенной. И одновременно исповедь перед каждым существом во вселенной, потому что каждый бесконечен.

           •          С какими еще духовными практиками и религиозными культурами ты ощущаешь связь?

           •          Их очень много. С детства я не ставила никаких границ между религиями, мне казалось что это просто разные тропинки к Богу и к обретению настоящего себя. Я практикую дзогчен – тибетское направление буддизма. Дзогчен повествует о том, что изначальная природа каждого чиста. И нужно естественным образом ее распознать. Это близко к китайской школе недеяния  гу вэй. Как в зеркале – когда оно загрязнено, мы видим искажающие образы. Но если его почистить, то можно встретиться с настоящим «я».

           •          Я вспомнил, у христиан есть апофатическое (отрицательное) богословие. Чтобы описать впечатление от встречи с Богом, непередаваемое на человеческом языке, приходится рассуждать о том, чем он не является.

           •          Интересно. С одной стороны, невозможно Бога описать. С другой стороны, нам дан язык и высшее искусство – эту встречу облечь в слова. Недаром существует поэзия. И когда у тебя получается воспеть то, что невозможно описать словами – это величайшее счастье. Почему я люблю Гегеля? По-моему, он смог облечь в слова плоды этих медитативных практик. Поэтому мне интересно изучать восточную философию с ее трансцедентальностью и запредельностью. И тут же – западную философию, которая хочет дать всему определение и систематизировать. А правильный путь – в синтезе иррационального и рационального.

           •          Из духовных практик мне также близки дзен-буддизм, даосизм и христианство. Моя мама – истовая христианка. Я ходила в церковь до 19 лет и хожу сейчас. Но в определенный момент христианский дуализм, практика относиться к себе как к очень грешному и виноватому человеку помешала мне ходить туда дальше. В 21 год я открыла для себя буддизм, с двумя благородными истинами: о том, что сансара есть страдание – и о том, что есть путь дхармы, освобождения от страдания. Также мне близок суфизм. Недавно я открыла для себя красоту и глубину молитв на церковнославянском языке. Я вижу много общего между буддизмом и христианстом в том, что для обоих религий важно сохранять любовь и сострадание. А учение о трех телах Будды (Дхармакая – корень, источник сущего, Самбхогакая – божественная энергия, Нирманакая – воплощения Будды на земле) напоминает мне христианский догмат о Святой Троице. Но мне важно сохранять ритуал в каждом из течений, не впадать в new age.

           •          (Евгений Кузин) В 2015 году я делал целую экспозицию «FEEL_ЭФИР» (Почувствуй эфир) в галерее Сколково, в рамках выставки «Взлом эфира». На концерте мы являемся проводниками эфира, я думаю, это так и происходит: через тончайшие смысловые грани можно достигнуть связи с эфиром. В 1919 в МГУ была конференция, где физики доказали существование эфира. Потом, с приходом коммунистической диктатуры, их труды были закрыты.

           •          Расскажи еще про свое детство.

           •          Я жила в Индии с 3 до 6 лет, в Нью-Дели, где работал мой папа. В 3 года я уже импровизировала, при взрослых или в одиночестве. Мой отец погиб в автокатастрофе, в Нью-Дели. Многие думают, что это – убийство, потому что он занимал ответственную должность. Это безусловно повлияло на меня: появилась застенчивость, неуверенность в себе.  С 6 лет, по возвращении в Москву, я уже сама включала радио и подпевала. Для меня это было как дышать воздухом: иначе я плохо себя чувствовала. Но в Индии я была абсолютно уверена в своих песнях: вот я спою заклинание, а вот я увидела на крыше волшебное существо. Но в Москве стало зарождаться это сомнение. Мама хотела оградить меня от проблем, но это помешало мне следовать своему пути. Потом дедушка предложил мне пойти в музыкальную школу, и я 4 года училась по классу фортепиано. Я бросила ее в 12 лет, не сумев справиться со сложным произведением Стравинского. Но тут же поступила в школу Игоря Николаева (известного по шоу «Утренняя звезда»). Дальше я потихоньку взрослела, начала заниматься языками. Мама хотела, чтобы я стала дипломатом, как папа. Или выучиться на другую денежную должность. Школу я закончила экстерном в 15 лет и поступила на экономический. Потом много жалела об этом, в институте у меня начался протест против зависимости людей от экономики, хотелось встречать единомышленников, следовать духовному пути, найти выход для творческой энергии. Так в 2010 я познакомилась с Арат Ак-Оолом. Но потребовались годы, чтобы я разрешила себе петь и хорошо себя чувствовать на сцене, не чувствуя вину за то, что не пошла в офис и не зарабатываю много денег.

           •          Я импровизирую в разных стилях: арт-рок, блюз, джаз, со словами или без. Недавно я узнала про шаманов, которые просто поют, а каждый слышит то послание, которое должен услышать. И у меня бывает что-то подобное. Мы стремимся к искренности передачи того, что чувствуем. Недавно выступали с Boo Boo в клубе Mezzo Forte, не покидало ощущение, что мы «под колпаком», сложно почувствовать клубное пространство. Но мы старались чувствовать и передавать искренность и чистоту.

Из концепции коллектива NAMELESS:
«Работа коллектива раскрывает эфирное волокно и тончайшие грани атмосферного мироздания. Шумовое начало совмещается с индустриальными звуковыми полями и голос как проявление свободы и мистичности погружают в гипнотическую бескомпромиссную атмосферу. Пустота неабсолютна, пустота не пустота, опустошение и тишина за пределами достижимости. Рискни попасть в импульс с этими проводниками.»

 

           •          Вы каждый раз полностью импровизируете, или есть заготовки?

           •          (Евгений) Есть электронные композиции и заготовки, но даже их части могут меняться местами в течение концерта. Это абсолютно живой процесс, происходящий в каждом конкретном месте. Без использования сэмплов.

           •          (Алеся) Мне важно чувствовать, что у меня наболело. Иногда перед концертом я не понимаю, что хочу выразить. Но в процессе, если лишние мысли не мешают медитации, из меня выходит что-то, что становится открытием и для меня тоже. Но я никогда не продумываю детали. У меня просто есть направленность. На крайнем выступлении (в клубе Китайский летчик) я прочитала православную молитву Святому Духу («Царю Небесный»). И это хорошо настроило.

           •          (Евгений) Моя игра в симбиозе с пластикой Алеси. Но композиции сложные и многослойные. Сложно определить это каким-нибудь конкретным жанром. Я называю это «horror noise», саундтрек к фильму ужасов. И мы все на самом деле живем в атмосфере ужаса и лишь проецируем эту атмосферу в музыку, но в конце любого концерта мы обязательно приходим к «свету в конце тоннеля». Эту коду я называю «истребление всадников апокалипсиса», в ней происходит противостояние Алеси с тьмой, которая нас окружает. Наша музыка оказывает психотерапевтическое воздействие – это полезный опыт для зрителей.

           •          Расскажите про свои концерты и взаимодействие со слушателями. Для меня электроника – новый жанр. И мне сложно подобрать аналоги к вашей музыке.

           •          (Евгений) В Москве сейчас почти не осталось мест для свободной, внежанровой, экспериментальной музыки. Много клубов закрылось.
Из технических эффектов – мы на концертах используем бинуральные биения – когда разница в колонках слева и справа в несколько герц создает звуковую картину только в голове у слушателя. Так же используются психогенераторы шумов.

           •          (Алеся) Из хорошего могу сказать, что мне нравится, как с течением времени мы втроем все больше чувствуем друг друга. Это очень важно: музыкальная телепатия, способность вместе погрузиться и держать это общее поле, не перебивать друг друга, чувствовать каждое движение. Таким образом получается симбиоз, фальшивых метаний не происходит. Получается что-то, по ощущениям напоминающее литургию. Я испытываю очищение через катарсис, восторг, возможность высказаться – и через перформанс и звуки, которые получаются спонтанно, высказать то, что наболело. Получается не то чтобы протест, но свой вгляд на то, что происходит вокруг. И обращение к сердцу каждого.

           •          Расскажите про обратную связь от зрителей.

           •          (Алеся) Без зрителей ничего не получилось бы. Благодаря отклику и энергии из зала получается делать то, что мы делаем. В Китайском Летчике я на одном из выступлений нашла сухое вино, стала намазывать на себя, как кровь. Для меня это выглядело как манифест. И если люди так реагирует, значит, это затрагивает их очень глубоко.

           •          (Арат) Однажды Алеся одела гигантскую 20-ти килограмовую кольчугу, которую увидела в качестве декорации в клубе, вообразив себя на концерте в роли Жанны Д’Арк. Играет свою роль и наш бэкграунд. Мы три противоположности, это распространяется и на саунд. От каждого из нас выходят разные музыкальные идеи, они соединяются в одной точке.

           •          (Евгений) Со стороны шоу-бизнеса это достаточно привлекательный образ: два страшных мужика и одна привлекательная девушка. Исследуя музыку, я пришел к мысли, что вначале было не слово, а звук. И этот звуком этим был шум. Планеты были сотворены из пыли, и пыль была разогнана этими шумовыми потоками. Шум - первородное явление природы. А в спектре шума есть все ноты и вся фонетика. Все слова и вся палитра звуков. С этим можно спорить, но это вполне логично и закономерно.

Из концепции коллектива NAMELESS на английском:

«When you hear the silence, that isn't silence. But silence is not absolute. When you feel emptiness, you need no age, no name, no silence. You feel the power of energy, everything else is a compromise.»

 

           •          Какие ваши любимые музыкальные проекты?

           •          (Евгений) Это отсылка к бэкграунду, а он у всех нас разный. В школе я был панком. Потом случайно пошел в электроакустическую студию при консерватории и погрузился в саунд-арт. Причем я узнал про эту студию благодаря клубу имени Джерри Рубина, в котором выступали Лана и Яна Аксеновы, которые играли на терменвоксе. Это было 20 лет назад, когда еще не было интернета. Существовала Студия Электроакустической музыки «Термен-Центр» при консерватории, где творил Эдуард Артемьев, Шнитке, Губайдуллина. В ней стоял синтезатор АНС, на котором была сочинена музыка к «Солярису» Тарковского. например. И я сам на нем дико экспериментировал с шумами, когда учился там в студии. Потом мы осуществляли перевозку этого синтезатора в Пушкинский музей. Я разбирал этот синтезатор, потом собирал – и Ваня Савченко (муж Светланы Ельчаниновой, основательницы клуба им. Джерри Рубина) записывал этот исторический процесс на видео.

           •          Потом, когда «Термен-Центр» закрылся из-за ремонта консерватории в 2011 году, мы отправили синтезатор АНС в музей Глинки. А изначально его спасли из филиала МГУ, в котором тоже был ремонт, и его просто выбрасывали. Везли на тележках по Никитской, чтобы спасти, в Термен-Центр. Там начиналась история русского саунд-арта. Сам Лев Термен работал в этой студии, там хранился его терменвокс 1920-х годов. Там нойз поменял мое мировоззрение. В электроакустических и нойзовых звуках студии я услышал те звуковые галлюцинации из детства, которые я представлял в голове. Я с детства любил крутить радиочастоты, ломать радиоприемники, размагничивать пленки, замедлять пластинки. И в студии я нашел те самые звуки. На недавнем фестивале памяти Андрея Сучилина я играл шумовые звуки в группе The Eggg.

           •          (Алеся) Нет проектов, которые на меня повлияли. С самого детства мне важно было услышать свое звучание, в себе – какую-то музыку. И научиться высказывать ее, делиться ею, облечь ее в ту форму, которую я слышу. Я до сих пор еще на этом пути, потому что еще много задумок, материала, стихов, черновиков, записей. Артрок, миссисипи блюз. Способность перенестись в другие жизни, времена. И самое главное – чувствовать себя естественно в этом. Не придумывать что-то, а быть собой, исследовать себя и делиться этим. Видеть звук даже не в трех измерениях, а гораздо больше. Как ни странно, именно регулярные походы в консерваторию, как в храм музыки, прослушивание академической музыки, особенно 20 века, например, Игоря Стравинского, развили во мне это видение музыки – когда закрываешь глаза и просто переносишься. А совместить подобное звучание с электроникой – это моя мечта. Культура идет к тому, чтобы соединить все искусства – поэзию, театральную постановку, звук, аутентичные и более современные, рок и симфонию, балет и видеоарт.

• (Евгений) И еще запахи, по Скрябину. (общий смех)
• (Алеся) И объединить в общую канву прошлое и будущее.