Впервые очутиться в этом легендарном месте я мог бы году в 90м, но оказался только пять лет спустя. Впрочем, обо всем по порядку.

В конце 80х, в разгар так называемой перестройки, в тогда еще советской прессе происходили революционные перемены  –  появлялись материалы о репрессиях 30х–50х годов, печатались произведения авторов, и произведения десятилетиями пылились на полках редакций, возрождались забытые имена. Не остался в стороне и рок-н-ролл – вчерашние герои «подполья», имена которых  знали только «продвинутые» интеллектуалы и склонные к радикализму студенты, в одночасье заполнили теле и радиоэфир. Не писали про них тогда только ленивые. Почему так произошло – тема для отдельного разговора.

Молодежный журнал «Юность» тоже не остался в стороне от перемен. В нем (журнале) появился раздел, который касался молодежной тематики. Назывался он, если мне не изменяет память, «20 комната», или что-то в этом духе.

Прочитав очередной материал, касавшийся рок-андеграунда, я поехал в Москву – в редакцию журнала «Юность». Прибыв туда, я обнаружил, что рабочий день закончен – все кабинеты были уже закрыты. Я был разочарован и уже собирался уходить, но тут мое внимание привлек стенд на одной стене, на котором как раз размещались материалы, касающиеся раздела «20-й комнаты». Там же находился телефон одного из авторов «20-й комнаты» Сергея Гурьева – одного, как потом выяснилось, из ведущих рок-журналистов страны, тяготеющего к андеграундной тематике.

Спустя какое-то время я позвонил по указанному на стенде телефону С. Гурьеву, мы разговорились. Я рассказал о себе и спросил журналиста, есть ли в столице люди которым нужна помощь в написании текстов песен. Сергей, оказавшийся весьма открытым человеком и интересным, информированным собеседником, сказал, что есть такая рок-певица Олеся Троянская, в недавнем прошлом певшая в группе «Смещение», и о том, что она собирается снова начать выступать, и что ей как раз нужны тексты песен. Гурьев дал мне телефон молодой журналистки Алисы Бяльской, которая жила неподалеку от Троянской. В один из дней мы встретились в метро, после чего отправились в гости  к звезде рок-андеграунда, предварительно купив вино – прийти к Олесе без вина считалось дурным тоном.

Так я познакомился с легендарной блюзовой певицей невероятного артистического  темперамента и необузданных страстей и ее тогдашним мужем Андреем Шаталиным, «Шатлом», как его  звали в рок-кругах – гитаристом группы «Алиса».

К тому времени мной было написано некоторое количество песен, которые я периодически исполнял на кухнях друзей. Народ отзывался весьма положительно, и именно тогда я стал всерьез задумываться о выступлениях. Но где?

Как-то  я спросил Гурьева, где можно выступить в Москве, и он сказал мне, что есть такое интересное место – рок-кабаре «Кардиограмма», где по выходным выступают рок-барды и поэты, в том числе и весьма известные.  Ведёт кабаре поэт, Алексей Дидуров. Так я впервые услышал имя и фамилию человека, который несколько лет спустя круто изменит всю мою жизнь.

Гурьев Сергей сказал также, что кабаре – это именно то место, куда мне надо обязательно поехать, так как именно там оценят по достоинству  написанное мной. Но вместо того, чтобы прислушаться к совету умного  человека, а по-прежнему ошивался на квартирах своих друзей, проживавших в Москве, мотался по городу. Однажды мне негде было «вписаться» – элементарно ночевать, и я заночевал на Ярославском вокзале. Представьте себе, мне даже удалось проспать на скамейке какое-то время, мешал только электрический свет. Под утро меня разбудил милиционер, вежливо напомнивший о том, что меня могут обворовать во сне, на что я ответил, что брать у меня нечего – и это было  сущей правдой. У меня оставалось только 20 копеек и пустой дипломат, с помощью которого  я проскакивал в метро за проходящим через турникет пассажиром.

В ту пору я испытывал  огромную тягу к идеям  чучхэ, постоянно покупал новые номера журнала «Корея», мечтая выпросить или купить у северокорейских туристов значок с изображением великого  вождя Ким Ир Сена. С другой стороны мне нравились обычаи и быт митьков.  Я отпустил бороду, к месту и не к месту вставлял в разговоре «дык» и «ёлы-палы», «браток» прочие слова и обороты речи, характерные для Митьков. В синем строительном костюме с огромными накладными карманами на боках куртки и на коленях брюк, бородатый и заросший, я вполне походил на вполне законченного  шизоида.

Вот в таком виде я и предстал перед своей будущей женой, с которой меня познакомил тогдашний приятель. И вместо того, чтобы перебраться в столицу и попытаться реализовать свои творческие амбиции, я пять с половиной лет являлся мужем этой весьма экстравагантной особы, круто изменившей мои романтические представления о женской сущности и взаимоотношениях полов.

Я по-прежнему писал песни, но в столице бывал уже не так часто, как в прошлые беззаботные и холостые годы, работал в школе и в собесе, помогая нескольким старикам. Сейчас эти годы – середина  90х – представляются мне достаточно серьезным и даже мрачным периодом – и из-за бардака, творившегося тогда в стране, и из-за особенностей личной жизни. Изредка выбираясь в столицу – в основном на Горбушку – ту старую, я находил общение в среде меломанов, выменивал или покупал пластинки, а вечером ехал к своим институтским друзьям, жившим в Москве. Так я познакомился с Владимиром Сигачевым – основателем группы «ДДТ» – как раз в момент посещения своего  старого институтского знакомого  Алексея Калябина – человека сотрудничавшего  с группой «Калинов мост». Впоследствии он организовал собственную группу «Вертоград».

Я часто приезжал в гости к этому человеку, и он всегда радушно меня принимал, несмотря на разные бытовые трудности.

Сигачев ушел из «ДДТ» после записи лучшего, по моему мнению, альбома группы «Время» (1985 год). Юрий Шевчук перебрался в Питер, а Сигачев остался в Москве, где организовал группу «Небо и Земля», которая выпустила четыре альбома.

Познакомились, выпили за встречу. Алексей Калябин  спросил меня, написал ли я что-нибудь новое, попросил спеть. Многие свои песни тех лет я в первый раз исполнял как раз для него или для еще нескольких своих приятелей. Пока я пел, Сигачев то ли спал, то ли сидел, закрыв глаза. Потом он спел несколько своих песен – весьма серьезных, я спел ему что-то из репертуара «ДДТ», мы выпили еще и решили отправиться во Дворец спорта «Крылья Советов», где проходил фестиваль «Рок против террора», взяв по дороге еще водки. Тогда же, шагая чуть поодаль я услышал как Владимир сказал Лехе о том, что то, что он услышал в моем исполнении – лучшее, что он слышал за последние  два-три года. Впоследствии Калябин рассказывал мне о том, что Володя благодарил его: Спасибо тебе, Леха, с таким человеком меня познакомил…

С одной стороны это поддерживало и вдохновляло (тем более, что были и другие люди, которым нравились мои песни). А с другой – времени на творчество становилось все меньше. Суровые реалии семейной жизни давали о себе знать – я все более и более уходил в себя, тематика песен становилась все мрачней и сюрреальней, и неспроста – первая половина 90х  была непростым временем.

Огромные очереди в магазинах, зачастую пустые прилавки, политическая нестабильность. Привычный, строившийся десятилетиями советский быт рушился и ему на смену приходил дикий капитализм с его безудержной жаждой наживы. В моей жизни начинается  весьма мрачный период. Все более частые конфликты с женой – человеком крайне нетерпимым и властным – и ее родными – нервной, прижимистой тещей и вечно пьяным тестем, людьми крайне заземленными, живущими безрадостной жизнью российских обывателей.

Я по-прежнему бывал в Москве у друзей, пару раз заезжал к Олесе Троянской, которая как обычно пила. Володю Сигачева я больше не видел. Говорили, что он пропал без вести, и последний раз его  видели живым в середине 90х  то ли в Париже, то ли где-то еще.

Долго такой жизнью прожить было невозможно – конфликты с женой становились все более частыми. Я чувствовал, что человек она чужой и ненадежный, однако решиться уйти было  непросто. Однако, несмотря на все сложности я продолжал писать новые песни, и именно тогда, в 1994 году была предпринята попытка записаться – на портостудию, которая находилась на квартире уже упоминавшегося Алексея Калябина. Однако запись получилась неудачной, и была мной забракована. Спустя какое-то время она появилась в каталоге одного местного коллекционера под названием «Гость столицы».

Я был готов начать выступления, но не знал, где лучше это сделать. И тут имя Алексея Дидурова дважды появляется в моей жизни – сначала я прочитал о нем, и о его с ранним акустическим составом группы «Кино» (в книге питерского  музыканта  Алексея Рыбина «Кино с самого  начала»), и потом  уже весной 1995 года, когда по радио «Россия» Дидуров рассказывал о кабаре и ставил песни музыкантов, принимавших участие в вытуплениях (кроме прочих прозвучали песни А. Башлачева «Черные дыры» и группы «Искусственные дети», «Зеркало»). Услышав все это, я понял, что хочу увидеть, наконец, это место, этого человека и, если получится, самому там выступить. А первое публичное выступление состоялось в феврале 1995 года в городе Струнино Владимирской области. Играло много  групп, я выступил в самом конце, спев всего  одну песню – если мне не изменяет память «Человек обреченный». Прием был достаточно теплый, и я, воодушевившись, решил продолжить. Потом было  еще одно выступление – в библиотеке г. Александров, я написал несколько новых песен – словом был полон творческих сил и испытывал необыкновенный подъем.

В апреле я позвонил Гурьеву, расспросил о кабаре и о том, как туда добраться. Он дал мне телефон Алексея Дидурова, я позвонил – и  вежливый голос толково рассказал мне, что очередное выступление литературно-музыкального кабаре «Кардиограмма» состоится в пятницу в помещении московского Союза литераторов.

Отработав, я бросился к вокзалу. Два с половиной часа тряски: сначала электричка, потом метро. Оказалось, что помещение Союза литераторов находилось в самом центре – метро «Охотный ряд». Волнуясь, я подошел к двухэтажному зданию и зашел внутрь двора, обнесенного металлической оградой.

Во дворе было  достаточно много  народа весьма хипповатого  вида – длинные волосы, фенечки, музыкальные инструменты. Все это напомнило системный пипл, с которым мне довелось общаться еще в 80е годы. Мы мотались по Москве, знакомясь с хиппанами, которые называли себя «Системой», жили на флэту у нашего общего  приятеля Вали на проспекте Мира, вечерами пели песни, пили чай. Спали, как партизаны, вповалку, один за другим, в одной большой комнате. Это было необыкновенно кайфовое время – время перемен, царивших в стране. По радио и телевидению открыто передавали рок, который еще каких-то пару лет назад был запрещен, по улицам ходил волосатый пипл, мелькали панки с проказами на головах, все в булавках и металлических заклепках. Страна, пьянея от долгожданной свободы, привыкала жить по-новому. Но в то же время у власти все еще были коммунисты, на улицах развевались красные знамена, и далеко не все еще было разрешено.

Из открытых окон второго этажа доносилась приятная акустическая музыка. Постояв какое-то время на улице, я поднялся по крутой лестнице на второй этаж, заглянул в небольшую комнату, где и проходили выступления участников кабаре. Спросил у кого-то, где найти Дидурова, меня подвели к высокому ладному, немолодому уже человеку с умным, проницательным взором. Это и был Алексей Алексеевич Дидуров – бессменный ведущий кабаре «Кардиограмма» – одного из наиболее интересных андеграундных мест столицы.

Дидуров задал мне несколько вопросов, каких – сейчас уже не помню, ну, наподобие, где живешь, чем занимаешься? Я сбивчиво что-то промямлил. Он попросил меня что-нибудь спеть. Как назло расстроилась гитара, я принялся негнущимися  от волнения пальцами ее настраивать, кое-как настроил, спел что-то, кажется «Дети холодной страны». Ума не приложу, почему  выбрал именно эту песню. И хоть спел я ее достаточно невнятно (не было  у меня еще достаточного  опыта публичных выступлений, да и сейчас не очень много, хотя это было не выступление, а всего  лишь прослушивание). Алексей Алексеевич внимательно выслушал и сказал, что я сегодня буду петь. Это потом я узнал, что далеко не всем он предоставлял место у микрофона. Было немало людей – я тоже был  тому свидетелем – которым Дидуров, иногда в достаточно  резкой форме отказывал в выступлении. И вот я сижу в небольшой комнате, заполненной людьми. Мне ставят два микрофона, народ с любопытством смотри на незнакомого человека, не зная, что  тот через несколько мгновений споет. Алексей Алексеевич кратко меня представляет, и в этот момент я понимаю, что вот оно, одно из самых решающих мгновений моей жизни – сейчас или никогда!

В тот день я спел четыре песни – сейчас уже не помню каких, кажется «Лихое время», «Наливай, пока живой», спел, как видимо, достаточно  убедительно. Дидуров, внимательно слушавший мое выступление, после того, как утихли аплодисменты, подошел ко мне и сказал, чтобы я шел за ним. Мы прошли в соседнюю комнату, где готовились к выступлению участники кабаре, он посадил меня на стул, сел напротив, дал лист бумаги и сказал, чтобы я писал заявление. Я, растерявшись от всего происшедшего, от этого теплого приема искушенной столичной публики, молча сидел, не спрашивая куда. И тут он сказал, что принимает меня в Союз литераторов России. Это было  мое третье официальное выступление.

Когда я приехал домой и рассказал обо всем  жене, она в присущей ей манере, заявила, что не поверит, пока не увидит удостоверения.

В апреле и мае я несколько раз играл в кабаре. Мне понравилось это место, славившееся своей открытой, свободной обстановкой, атмосферой дружелюбия. Там все были на равных – и  признанные авторитеты и начинающие авторы, которым выпала честь выступать.

Несколько раз беседовал с  Дидуровым, узнав ближе этого прекрасного  поэта и писателя и доброго, внимательного человека. Он весьма высоко оценил мои песни, подарив мне свою книгу «Солдаты русского  рока» с весьма лестной подписью.

Наступило  лето, и я стал все серьезнее задумываться над тем, где можно записать альбом. Попробовал сделать запись в Александрове, на студии ДК «Юбилейный», заплатив немалые по тем временам деньги.  Однако запись получилась  некачественная – все из-за небрежного отношения к ней тех, кто меня записывал, и я решил, что надо ехать записываться в Питер. В каком-то самиздатовском проекте я прочитал, что в Питере живет Леша Заяц (Алексей Колотов), который на домашней студии пишет всяких андеграундных людей. Через знакомых нашел телефон, позвонил, получив предварительное согласие, и поехал в Питер.

Альбом был записан на одном дыхании за несколько часов. Я играл каждую вещь  по несколько раз, выбирался  наиболее удачный (с точки зрения участников процесса) дубль. В результате в альбоме, который я назвал «Питерская акустика», оказалась 21 песня. В последний момент, успев в метро, я отправился на квартиру у Финляндского  вокзала, где остановился с готовым акустическим альбомом, записанным за день перед своим днем рождения.

Знакомые помогли с обложкой, и осенью у меня на руках был собственный магнитоальбом, который можно было копировать, чем я незамедлительно занялся. Правда,  перед этим я пережил довольно сложный период – последовал развод с женой. Наши отношения полностью себя исчерпали, и я выступил инициатором развода, так как ничего  хорошего  совместная жизнь не сулила. Безусловно, немалую роль в принятии такого  решения сыграло знакомство с Дидуровым и кабаре. Я увидел, что можно быть по-другому – ярко, интересно, общаться с близкими по духу людьми, с уважением относящимися к тому, что я создаю.

Я принял нелегкое, но единственно правильное решение – писать, выступать, никому не позволяя давить на себя. Уже в августе у меня состоялся квартирник – на флэту небезызвестного московского путешественника, стопом объехавшего всю Россию, а впоследствии и полмира Антона Кротова. Было  это на Речном вокзале. Выступления на этом  флэту отличались тем, что на них собиралось большое количество народа  – часть находилась в комнате, где проходило выступление, а – часть располагалась на крыше магазина, на которую можно было  попасть прямо из квартиры. Были и другие выступления.

В кабаре выступлений не было – оно в очередной раз переехало. В декабре я позвонил Алексею Алексеевичу, и он пригласил меня принять участие в фестивале московских бардов, в котором выступали такие известные люди, как Ольга Арефьева, Андрей Горохов (группа «Адо»), Алексей Паперный и группа «Там». По дороге домой, раздосадованный тем, что не попал в финал (в нем выступали 6 лучших по мнению жюри, в которое кроме самого  Дидурова, входили и другие известные люди) у меня возник замысел весьма любимой нынче публикой песни «Если ел бы яблоко».

В конце декабря нашу семью постигло огромное горе – умер отец. Я выступал  в Костроме на фестивале «Рококо», кажется шестом по счету, приехал домой поздно ночью. Сквозь дрему слышал, как отец собирался утром в поликлинику, расспрашивал мать о том, как у меня дела, потом ушел и … больше живым я его  уже не видел. Выйдя днем из поликлиники, отец долгое время простоял на остановке автобуса на сильном морозе. Автобусы тогда ходили редко, да и сесть на них было  непросто. По всей видимости, от холода и перенапряжения у него случился сердечный приступ – отец упал прямо на остановке. Скорая подъехала быстро, но это не помогло – прожив две минуты, мой отец умер.

Он  дал мне очень много, о многом рассказал, на многое в этой жизни открыл глаза. Не всегда был добр, но всегда справедлив. Много  работал, вырастил троих детей, всем помог, как мог. Никогда никого  и ничего  не боялся  и ни на что не жаловался. Много читал – именно он мне привил любовь к чтению, любовь к русскому Северу, на котором мы прожили почти десять счастливых лет. Когда мне совсем уж невмоготу, я вспоминаю его – сильного, умного и смелого русского человека, моего  отца, мысленно представляю, что бы он сказал о каком-либо моем поступке, вспоминаю его ироничную усмешку, седую голову, крепкие руки, немало поработавшие на своем веку, внимательный взгляд – и мне становится легче.

Сдаваться было  нельзя, и я продолжал жить, работать, писать – кроме песен я писал стихи, а с недавних пор и прозу. Меня ждали новые радости и разочарования, поездки, выступления, знакомства, открытия, встречи.

Какое-то время выступления кабаре проходили в буфете ЦДЛ – довольно уютном месте. Именно там я познакомился ближе со многими постоянными участниками выступлений – Сашей О’Шенноном, Димой Гузем, Сергеем Гусевым.

Хорошо помню одно из кабаре – проходило  оно, кажется весной. Дидуров, как всегда, объявил участников, про кого-то рассказывал весьма подробно, про кого-то – не очень. Настала и  моя очередь.

– если бы у меня был миллион свободно конвертируемой валюты, я снял бы фильм о жизни этого человека, который сидит сейчас перед вами, потому что его жизнь – настоящий триллер – и так далее, в том же духе. Когда он закончил свою речь, мне можно было  и не выступать – просто встать и под бурные аплодисменты раскланяться.

На самом деле у многих участников кабаре были непростые судьбы, и Алексей Алексеевич, будучи человеком занятым, как мог, старался помочь каждому из нас. Так, в 1998 году, когда моя бывшая жена решила сделать так, чтобы я не мог встречаться со своей дочерью (что было  для меня крайне важно), единственный, кто сумел помочь мне, был Дидуров. Ради этого  он бросил все свои дела, мы ходили по району, где жил Алексей Алексеевич, и он, как человек умудренный, учил меня, как мне надо  вести себя на суде, что говорить, на что стоит обратить особое внимание.

– Главное – не поддавайся на провокации, веди себя как можно спокойнее. Помни – главное убедить суд в том, что ты действительно хочешь видеть свою дочь. Держи себя в руках, улыбайся – все будет нормально.

Мы не дадим свершиться этой несправедливости. Если надо, я сам на суд приеду, привезу бумагу с гербовой печатью, с подписями академиков, депутатов, всевозможных  лауреатов, писателей…

Бумага, к счастью, не понадобилась – суд завершился в мою пользу. Я получил возможность общаться с дочерью – благодаря поддержке Алексея Алексеевича, за что до сих пор  ему благодарен.

В 1999 году кабаре в очередной раз переехало. Выступления стали проходить  в квартире-музее М. Булгакова. В одной из комнат проходили выступления, а в других можно было  пообщаться в неформальной обстановке.

К тому времени я записал второй альбом – «Дети Солнца». Он (альбом) получился хиппово- андеграундным, ритм = энд-блюзовым, получил хорошую прессу. Писал я этот альбом в Выхино, на квартире своих друзей. Запись проходила в крайне непринужденной атмосфере, в перерывах между распитием слабо  и сильно алкогольных напитков.

Дидуров высоко оценил «Детей Солнца», как и предыдущий мой альбом «Питерская акустика».

С 1999 года я стал чаще выступать в других местах, а с лета 2000 года ездить на фестивали, на которых познакомился с большим количеством классных музыкантов и  просто хороших людей. Конечно, поездки отнимали много  сил и времени – зато взамен давали возможность увидеть другие города, выступить перед понимающими твои песни людьми.

Ну а осенью возобновлялись выступления кабаре. Появлялись новые люди, кого-то Алексей Алексеевич «заворачивал», то есть не давал возможности выступить, а кому-то предоставлял такую возможность – заявить о себе. Ему не нравились вещи нарочитые, выдуманные, поделки под фольклор. Все неестественное, не связанное с реальной жизнью реальных людей вызывало его яростное негодование. Сам он очень любил жизнь – во всех ее проявлениях, и от своих подопечных – участников кабаре – требовал той же правдивости в творчестве. Показать свое «нутро», свою суть, что ты за человек – вот что  было  для Дидурова главным, вот что он ценил превыше всего, когда придирчиво оценивал новичков, впервые исполнявших свои песни или читавших стихи.

Безусловно, Дидуров был подлинным мэтром, глубоко и серьезно понимавшим суть искусства и подчас дававшим весьма нелестные оценки услышанному. Далеко не всем это нравилось, у него  были неприятели, но друзей и поклонников было  гораздо больше. К нему прислушивались, его блистательные выступления, которые случалось, как правило, в самом начале кабаре, обсуждались. Он умел несколькими эмоциональными фразами изрядно наэлектризовать обстановку, кратко, в нескольких словах, дать словесный портрет выступающего, был щедр на похвалу (не всегда вполне заслуженную), при каждом его появлении в кабаре  жизнь начинала бурлить, все приходило в движение – каждому хотелось с ним пообщаться, увидеть эти умные, все понимающие глаза человека, за спиной которого было немало потерь, разочарований и обид, человека с огромным житейским опытом и пониманием жизни. И что весьма важно – отличного, признанного  поэта, писателя и публициста, способного оценить произведения других авторов – крайне редкое явление в литературных кругах. Вот этой черты – умения порадоваться таланту другого, являясь при этом незаурядным, тонким художником, я больше ни у кого  не встречал – только у Дидурова, только он обладал этим невероятно редким свойством радоваться за других.

Алексей Алексеевич и кабаре своей создал, чтобы как он сам неоднократно выражался «… не дать пропасть своим талантливым друзьям…» – во всех смыслах – и в житейском и в артистическом. И  преуспел в этом своем начинании – за более чем тридцать лет в стенах кабаре выступили сотни людей, среди  них были люди, фамилии которых перечислять нет никакого  смысла – их знает вся страна. Дидуров предоставлял уникальную возможность выступить на одной сцене с известнейшими людьми, подлинными мастерами слова, пообщаться с ними в непринужденной обстановке в кулуарах. Но кабаре и было, и, я надеюсь,  будет сильно не только талантливыми авторами, но и умными, понимающими слушателями, чья поддержка, чьи добрые слова побуждают создавать новые произведения. И для них у Алексея Алексеевича всегда было  доброе слово, комплимент, дружеское приветствие или напутствие.

Для меня до сиз пор  остается загадкой, почему Дидуров так хорошо ко мне относился. Обычно он звал меня Лёша, иногда  фамильярно-дружески  –  Лёха, и довольно часто совсем уж ласково – Лёшенька.

– Лёшенька, приготовься, ты следующим выступаешь, – так обычно предварял он мое выступление перед микрофоном.

Приписывал иногда несуществующие заслуги, мог и незаслуженно возвеличит, назвав «гением», а как-то раз, рассердившись, назвал «литературной шпаной», что в общем-то соответствовало истине. Называл и «человеком с золотым сердцем», «трепетным человеком», а в последние годы довольно часто называл не совсем понятным восточным словом «дервиш».

–  Сейчас перед вами будет выступать дервиш, – вот так мог он объявить. Я, толком не зная, как себя вести в такой ситуации пел привычные и хорошо известные публике две-три песни, и, побыв еще примерно полчаса в  стенах кабаре, отправлялся на вокзал, чтобы поехать домой, увозя в душе ощущение чего-то необъяснимого после общения с Алексеем Алексеевичем и другими, столь духовно близкими мне людьми.

– Лёшенька, дорогой, приезжай, мы всегда рады тебя здесь видеть, – так частенько напутствовал меня Дидуров, и я знал, что это не просто слова, формальная дань вежливости, что сказано этот души, искренне. Да, кабаре, особенно в последние несколько лет было  не единственным местом, где я выступал, и в Москве в том числе, но оно было  самым любимым, потому что приехав туда, я знал, что я на какое-то время забуду про беспросветность и серость провинциальной жизни, увижу нормальные человеческие лица и смогу насладиться общением с человеком, круто изменившим всю мою жизнь – Алексеем Алексеевичем Дидуровым, кроме всех прочих талантов обладающим, возможно, самым главным – талантом человечности.