История русской космической Эллады - это рассказ, который никогда не может быть окончен. В самом деле: разве бесконечный космос можно описать ограниченным набором фраз?
И само «большое космическое путешествие» (помните советский фильм с таким названием?) также будет длиться вечно. У него, как у революции, есть начало, но не может быть конца, а начало это скрыто в народном подсознании.
Христианский космизм
Разумеется, все началось не в 1957-м году, когда стартовал «Спутник-1», а намного раньше. Старт был взят в ментальных сферах, в глубинах народного духа, который ищет образа Неба на Земле. «Божьей правды». Из этого духовного корня выросли и русский космизм и русская революция. Не случайно последнюю символисты считали Мистерией, а крестьяне-землепашцы - репетицией Страшного суда.
Александр Блок писал: «Ты будешь доволен собой и женой, // Своей конституцией куцей, // А вот у поэта — всемирный запой, // И мало ему конституций! // Пускай я умру под забором, как пес, // Пусть жизнь меня в землю втоптала, — //Я верю: то Бог меня снегом занес, // То вьюга меня целовала!»
А вот слова теоретика космонавтики Константина Циолковского: «Мы живём более жизнью Космоса, чем жизнью Земли, так как Космос бесконечно значительнее Земли». Стоит напомнить, что Циолковский почитал Христа как «великого учителя нравственности», Бога в целом считал Космической Первопричиной. В 30 лет он придумал собственную молитву Космическому Богу, а также в своих трудах многократно пересказывал различные места из Евангелия.
В сущности, Циолковский и Блок говорят об одном и том же разными словами. Обоим хотелось бы вырваться за рамки тесного мирка повседневности. У обоих – поэзия и богословствование, у обоих, как сказал бы коллега Блока по поэтическому цеху Владимир Маяковский, езда в незнаемое.
Почему же Блок и Циолковский говорят об одном и том же? Потому что покорение Космоса и поиски Царства Божьего – это две части одного метасюжета нашей русской культуры. Это синтез античного cosmos (у Циолковского) и библейского olaf (у Блока). Этот синтез закономерен. Вспомним: ведь и стиль святоотеческого богословия основан на христианском эллинизме, поскольку учились святые отцы в гимназиях греческого образца.
Для ХХ века данный синтез можно обозначить немного иначе: как христианский космизм. Исторический парадокс заключается в том, что вырос христианский космизм в атеистическом государстве. Причем вопреки этому самому атеизму, существуя как скрытое ядро, стремящееся сбросить с себя скорлупу. Он перелился в формы, лежавшие глубже, чем официальная идеология. И это естественно: ведь Дух Святой дышит, где хочет. Гонишь его в дверь, а он влетит к тебе в окно. Вместе с революцией, социализмом и космической программой.
Вполне очевидно, что без воли Божьей корабль «Восток-1» с Юрием Гагариным в чреве не продвинулся бы в космосе и на сантиметр. Но ведь что-то похожее уже было в библейской истории. Вспомним: «Кит во море хождаше, а Иона во чреве песнь Богу пояше» (Книга пророка Ионы, глава 2). Примерно так же обстояло дело и с человеком в космосе. Не случайно самое известное фото Гагарина так напоминает иконописный лик.
И атеистом первый космонавт, судя по всему, не был. Его подписи мы не найдем под антирелигиозной публикацией «Юным атеистам-ленинцам Страны Советов» в журнале «Наука и религия» (1966), хотя поставить ее наверняка предлагали. А за год до этого, выступая на восьмом пленуме ЦК ВЛКСМ, Гагарин назвал разрушение Храма Христа Спасителя «варварским поступком», за что получил изрядную дозу партийной критики. Но чем она была тогда? Хула невежд, как и хвала – бряцающий кимвал, не более.
Жизнь и смерть космической Эллады
Советская космическая Эллада чем-то напоминает «потаенную церковь» богослова Сергея Фуделя. Она не маячит перед глазами и видна лишь одним своим краем, а другой в это время скрыт в океане непредрешенности и незавершенности… Ее жизнь началась еще в 1920-е с Газодинамической лаборатории, которая размещалась в здании Иоанновского равелина Петропавловской крепости Санкт-Петербурга, и с новейших трудов Константина Циолковского - «Исследование мировых пространств реактивными приборами» (1926), «Космическая ракета. Опытная подготовка» (1927); «Ракетные космические поезда» (1929).
После 1945-го года холодная война и угроза уничтожения нации вынуждали советских конструкторов творить чудеса. Что, впрочем, не отменяло и междоусобных академических войн, к примеру, войны университетской профессуры с новорожденным Физтехом (МФТИ).
Но с капитуляцией и развалом СССР иссяк понемногу и русский инженерный гений. Многие проекты канули в Лету, а точнее будет сказать - в Стикс, в тот первобытный хаос и мрак, что готовы сегодня окончательно затопить человечество. Не были доведены до воплощения ни пилотируемый космический истребитель «Спираль», ни лунная базы «Вулкан», ни орбитальная платформа «Скиф», которая смогла бы бить ракетами из космоса по наземным целям, ни межпланетная экспедиция «Астра», призванная «доставить элемент социалистического общества на внесолнечную планету».
13-го мая на встрече с работниками «Байконура» Михаил Горбачев объявил: «Мы категорически против переноса гонки вооружений в космос». Это означало конец советской космической Эллады. Предавшая страну партноменклатура сделала этот конец предельно тусклым и будничным, стремясь не привлекать лишнего внимания. Словно бы управдом закорючку поставил.
Но они понимали, что делали. Ведь удар по космической отрасли был ударом по всему русскому «прикровенному царству», по его метафизическому фундаменту.
И страна посыпалась…
«Иго пало на Россию, иго Капитала…»
Советский человек ощутил этот катаклизм так, словно небо у него забрали. Небо, прямо по пословице, показалось ему «с овчинку», стало маленьким и далеким. Сверху как будто повесили стеклянный купол. Началась жизнь в пузыре, в скафандре, но надевать его пришлось не в космосе, а в родной стране, которая стала пародией на «заграницу». Какая-то сибирская панк-группа сочинила об этом песню «В своей стране иностранец».
Страна приняла колониальную Конституцию и до конца утратила суверенитет. Взамен каждый получил свой личный суверенитет, сводившийся зачастую к свободе побираться по помойкам или невозбранно сдохнуть. А невидимый скафандр (баснословное privacy) нужен был чтобы отделить одно суверенное эго от другого. Правда, от издержек «первоначального накопления» эти скафандры не спасали.
У тех, кто помнил начальную древнего манифеста «призрак ходит по Европе, призрак коммунизма…», вертелась в голове подходящая к случаю ритмическая аллюзия, также уложенная в хорей: «Иго пало на Россию, иго Капитала…»
Окружающий мир отчетливо свидетельствовал об этом новом иге. Он перестал быть предсказуемым. Невидимая рука рынка разыгрывала пьесу либерального капитализма под названием «Вымирание неэффективных».
Многим памятна перестроечная антиутопия Георгия Данелии «Кин-дза-дза». Выведенный в ней образ выморочной планеты Плюк изначально создавался как карикатура на советский строй, но неожиданно обернулся карикатурой на постсоветскую действительность. Все оказалось крайне знакомым: «пластиковая» каша, разноцветные штаны и, конечно, люди-кактусы.
Реплики героев намертво приклеились реальности, стали народной классикой. Например: «Когда у общества нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели! А когда нет цели...» И самый емкий образ либерализма – превращение неэффективных особей в кактусы, потому что якобы «им так будет лучше». На что Скрипач - он же Гедеван Александрович - с советской прямотой и непосредственностью отвечает: «Тогда почему, родная, ты тут по травке бегаешь, а не там в горшочке сидишь? Девочка, вы тут самые умные? Это вам кто-нибудь сказал, или вы сами решили?»
Как раз в эти годы наша космическая Эллада совершала коллективный перелет на Плюк, но только не в пространстве, а во времени. В результате вместе с промышленностью и оборонкой умерла и космическая программа. Яблони на Марсе стали неинтересны. Челнок «Буран», созданный под занавес эпохи в единственном экземпляре – тоже был брошен на произвол судьбы. За неэффективность. И судьба его не пощадила. Аппарат погиб в 2002-м, когда на него рухнула крыша ангара испытательного корпуса на «Байконуре»…
Аид многоцветный
В начале 2000-х постаревший Станислав Лем признался в интервью: «Мы, фантасты, верили, что будущее принесет людям полеты в другие галактики и победы над неизлечимыми болезнями, а оно принесло рост средств коммуникаций. То есть, возможность выразить одно и то же множеством способов». Так автор «Соляриса» отметил рождение медиавселенной, за которой последовала и вселенная «цифровая». Мир вещей преклонил колени перед миром изображений, имя которым – легион. Описанное Марксом «ложное сознание» переросло себя и превращалось в ложное бытие.
В считанные годы страна совершила прыжок из космоса – с пересадкой на мусорном, но еще субстанциальном Плюке - в виртуальный Аид. От псевдоатеистического космизма перешла к коллективному соллипсизму. Вниз по лестнице миров.
«Отречемся от реального мира, отряхнем его прах с наших ног», - почти в открытую призывала армия новоявленных политтехнологов, имиджмейкеров, медиамагнатов и либеральных финансистов. Надувались все новые «пузыри» на банковских счетах и в отдельно взятых головах. Капитализация сознания вела общество назад, к новому феодализму. Массмедиа и онлайн-платформы стирали грань индивидуального сознания и становились продолжением нервной системы человека, как и предсказывал в 1960-е пророк электронной эры Маршалл Маклюэн (см. Маклюэн М. «Понимание медиа»). Городское население превращалось в «цифровых бродяг» - независимых по самоощущению, но на деле полностью управляемых. Так в постсоветский период Космос был заменен виртуальным антикосмосом – пространством горизонтальных иерархий.
«Матрица» из кинематографического образа становилась новой реальностью. Та самая «матрица» из блокбастера братьев Вачовски, чей образ генерируется самой Матрицей, что раскрыто как раз в последнем, четвертом фильме.
Мир в эпоху посткосмизма стремительно катился из верхних в нижние миры, вплоть до магм. Вниз по лестнице, ведущей вверх.
Это был очевидный провал из «верхнего» в «нижний» космос. В нижнюю вселенную, которая оказалась новым Аидом, царством теней. Симулякров, форм без сущности, знаков без референта. Правда, в отличие от теней «классических», плутоновских, они поражали восприятие буйством красок. Да, Аид бывает не только мрачным, но и очень ярким, а тени – не только серыми, но и разноцветными, иногда даже глянцевыми. Но все это не отменяет их бесплотности.
Эго-машины и фабрики желаний
Первой ласточкой посткосмической эры оказался постматериализм. Стараниями диспетчеров нового режима в обществе запускается статусное потребление и вещи становятся знаками идентичности человека. Бывшие люди превращались в «реципиентов актуального контента» и начинали гоняться за трендами и брендами. В итоге человек платил не за вещь, а за статус, удостоверяемый наличием вещи.
Психологию этого «попаданса» легко показать на примере «Трех поросят» - известной детской сказки. Если, конечно, перейти от буквального к метафорическому ее прочтению.
На первый взгляд, сюжет «Трёх поросят» демонстрирует английскую ментальность с типичной для нее идеей: «Мой дом – моя крепость». Но взглянем на сюжет под другим углом. Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф – родные братья. Они живут беззаботно – как будто в Раю. Не чувствуют угроз, не сравнивают себя друг с другом. Но близится осень. Начинает холодать. Приходит мысль – построить дома. Ниф-Ниф строит дом из соломы, Нуф-Нуф из веток, Наф-Наф из камня. Теперь поросята – собственники. А вместе с собственностью приходит и страх ее потерять. Визуализацией этой угрозы становится фигура волка. Появление так называемого «волка» запускает в мире поросят коллизию Собственности и Идентичности. Ведь дома не равноценны, они дают их владельцам разные степени чувства неуязвимости. В итоге Ниф-Нифу и Нуф-Нуфу приходится искать убежища в каменном доме Наф-Нафа.
«Изюминка» сказки состоит в том, что волк появляется не до, а лишь после того как построены дома. А ведь ничто не мешало ему прийти и съесть поросят заранее, пока они не возвели спасительные стены. Поросята были беззащитны, но никто на них не нападал. И лишь когда они построили дома, появилась проблема. Почему? Дело в том, что волк – не реальная фигура, а коллективный фантазм братьев. Символический волк - конденсат их страхов. Вначале дом и лишь затем страх потерять и дом, и жизнь, а не наоборот. Такова психология собственника.
Именно страх ранжирует поросят – сравнивает их дома и их идентичности. Так образ несуществующего Волка становится инструментом определения статуса каждого поросенка.
На этом примере хорошо видно, что акт потребления не равен самому себе. Потребляя вещь, человек потребляет вложенный в нее смысл и этот смысл превращает предмет в товар. При таком («статусном») типе потребления происходит верификация статуса потребителя. А вот купив, например, моток туалетной бумаги, мы ничего не верифицируем.
Так производят фантазмы, которые регулируют поведение человека. С помощью этого психологического трюка жизнь бывших граждан Эллады была переподчинена логике символического обмена. Вместо классической «товар - деньги – товар» включалась цепочка «символ - деньги - символ».
Но продажей символов может заниматься лишь тот, кто имеет символическую власть - контроль над умами, возможность навязать свой набор образов и дефиниций. Символическая власть стала важной частью практик управления.
Все это еще в 1960-е было описано левыми теоретиками вроде Жана Бодрийяра (см. «Система вещей», «Общество спектакля», «Символический обмен и смерть») или Ги Дебора (см. «Общество спектакля»). Но Россия погрузилась в товарно-символическую бездну лишь в 1990-е и 2000-е. В новый формат обмена вошли и новые словечки: «симулякр», «гиперреальность», «символическая власть» и т.п. В качестве приложения для потребителя с «запросами».
Неофеодализм
В постсоветском публичном пространстве постоянно говорили об «обществе потребления», но этот термин по большому счету ничего не объяснял.
На самом деле в этот момент начался переход от капитализма к новому старому строю - информационному и цифровому феодализму. Если капитализм – это владение средствами производства, то новый феодализм (неофеодализм, посткапитализм) - владение средствами потребления, прежде всего - мышлением человека. Власть над мышлением превращала человека в эго-машину, в фабрику желаний. Теперь его можно было убедить даже в том, что ветер дует оттого, что деревья качаются - и убедить купить лицензию на раскачивание деревьев.
Управление мышлением в числе прочего предполагало переключение режимов свободы и запрета. Точно так же, загоняя таракана в щель, ему преграждают путь щепкой с одной стороны и «дают дорогу» с другой, пока он «сам» не заползет туда, куда требуется. При необходимости этот процесс вполне можно описать как «борьбу свободы с авторитаризмом» и ее победу.
То, чем занимались либеральные политтехнологи, имиджмейкеры и пропагандисты, хорошо изобразил эксперт по виртуальным мирам Виктор Пелевин в романе «Generation P». В числе прочего он справедливо заметил: «В Древнем Риме рабам хотя бы бесплатно кандалы выдавали, а в современном мире рабы на эти кандалы сами и копят и берут кредиты…»
Вначале эта либеральная трагикомедия масок касалась ваучеров, первоначального накопления, «всенародных» выборов и превращения террористов в «борцов за свободу». В какой-то момент маски были надеты на расстреливавших Донбасс и плясавших на горелых трупах Одесской Хатыни. «Международные» правозащитники начинали бороться за свободу строго по сигналу западных политических агентств и в соответствии с англо-американской международной повесткой. Поэтому военный геноцид Донбасса они предпочли не заметить, как и стирание Израилем с лица земли палестинской Газы. Зато их дружно начинало тошнить, когда ракеты падали на Киев или Львов.
Можно бесконечно наблюдать за тем, как либеральные пацифисты требуют подражать «цивилизованным странам», но при этом стыдиться «только за свою страну». Когнитивные диссонансы невозможны в виртуальных вселенных, создаваемых «прогрессивными медиа» и людьми с «хорошими лицами». Возможны лишь хронические провалы в памяти. И всякий раз, по поговорке, это «дно, а за ним еще одно».
Зияющие высоты
Таким образом глобальный управляющий класс как будто смог отсрочить коллапс глобальной системы. Одним из позднейших результатов этого глобального инжиниринга стала замена общества классических коллективов на общество социальных «платформ». А также - использование человеческих нейроресурсов в интересах искусственного интеллекта. ИИ лучше справится с управлением такси, из него выйдет идеальный врач, идеальный судья, который вынесет идеальное решение… Не так ли?
В итоге к двум известным сферам жизненного мира человека – природе (натуре) и культуре – добавилась третья – диджитура. То есть, цифровая реальность, населенная цифровыми тенями - деонтологизированными субъектами. Знали бы знатоки античных мифов о том, что реальное царство теней будет цифровым и таким многоцветным!..
Между тем, нижний космос – это не только цифровые тени предметов. Это еще и пространство, в которой смысл вытеснен количеством, буква – цифрой (вначале деньгами, затем - кодами). Это мир без Логоса, полностью разорвавший связь с библейской цивилизацией Слова и Книги. Отошедший от осмысленного мира к «вторичному хаосу», не знающему порядка и смысла, к миру-до-творения.
Но есть одно важное метафизическое обстоятельство. Слишком специализированная цивилизация всегда порождает в себе внутреннее варварство - «новую дикость». Так и случилось. Капитализм после реставрации быстро деградировал до нового феодализма, но не остановился на этом. Исторический маятник, откачнувшись назад, продолжал лететь дальше, в первобытную архаику.
Виртуальный псевдокосмос раскрыл перед человеком пучины магической религиозности. Только теперь это был не прежний, натуральный магизм, побежденный апостолами и Благой Вестью, а магизм новый – технологический.
Но «начинка» в новых культах оставалась прежней. старый яд наливался в новые мехи. По сути это был срыв в первобытную архаику. Ярким примером может служить принесение человеческих жертв, в котором либеральный мир обвинял когда-то коммунизм.
Например, Одесская Хатынь – сожжение майдановцами инакомыслящих в Одессе 2-го мая 2014 года. Именно в этот момент война стала необратимой и приобрела религиозный смысл.
Украинское общество и его либеральные сторонники в РФ испытали сакральный экстаз в связи с гибелью тех, кого они считали «русскими ватниками». Стало понятно, что целостность украинской квазинации может строится только на крови русских жертв, что это сожжение - манифестация мифоритульного аспекта украинства. Что в этот ритуал, судя по записям в соцсетях, входили и элементы каннибализма – отсюда «майский шашлык» и «жареная самка колорада»… Такова уж специфика местного нацбилдинга.
Мы привыкли цитировать речевку «Кто не скачет…» Но куда ближе к истине другое: кто не вкусил символически или мысленно в эту майскую ночь жареного русского мяса, тот не стал подлинным, стопроцентным украинцем. Это событие вызвало в Незалежной пассионарный взрыв и поддерживает бандеровские нарративы лучше любой пропаганды.
Так обнажились в локальном украинском формате зияющие высоты нижнего космоса.
О неизбежном откате Запада в архаику в ближайшие 100 лет («новые темные века») сегодня говорит целый ряд экспертов. Но самое примечательное состоит в том, что пресловутая «цифровизация» не только не сможет сломать этот процесс, но, напротив, поддерживает его. И сочетание этих процессов – цифровизации и архаизации - поистине убийственно. Такова цена неизбежного распада модернистской культуры Запада. Но что поделаешь: вечных формаций не бывает. Как не бывает и вечного господства одной цивилизации над другими.
«Смерть Отца» и пасть хаоса
Процесс цифровой архаизации начался с принятия идеи о «смерти Отца». Это означало смену культа.
«Смерть Отца», то есть, безбожие – ключевой миф современности. В «отсутствии» Бога, который собирает мир воедино, поддерживая его целостность, люди живут в информационных пузырях, чтобы закрыться от «внешней» бездны, разинувшей свою пасть. Это пасть хаоса, то самый мира-до-творения, в который умудрился угодить современный человек.
Изучая проблему европейского нигилизма, Мартин Хайдеггер (см. его статью «Слова Ницше «Бог мертв») писал о том, что в обществе, провозгласившем «смерть Бога», неизбежна и «смерть человека», что это лишь вопрос времени. Сегодня мы становимся свидетелями этого перехода.
Наше время пришлось на эпоху постгуманизма и постчеловека. Личность уступила место абстрактному индивиду, представляющему собой условную точку с привязанным к ней гражданством, набором личных данных и суммой на кредитной карте. Такой индивид ориентирован не на реальных, а на воображаемых Других, сформированных рекламой, пиаром, сетевыми аватарками и «легендами». Благодаря идеализации и схематизации человеческого образа страницы френдов вызывают у индивида ощущение собственной неполноценности. Человек ориентируется не на реальных людей, а на их виртуальные следы, что ведет искажению его собственной я-концепции.
ИИ при этом становится современным подобием Медузы Горгоны, как бы живущей в пространстве нижнего космоса и вместе с тем сотворяющей его. Безуспешно сражаясь с Медузой, человек неизменно превращается в камень, откатываясь назад в потоке времени.
Коллективный Орфей обречен путешествовать в царстве теней нижнего космоса. Но со временем тени материализуются, только это совсем не та материя, к которой мы привыкли…
Как известно, нижний космос имеет в мировых религиях нехорошую репутацию. Как сказано в уже помянутом пелевенском романе, это «техническое пространство, в котором сгорает наш мир. Нечто вроде станции сжигания мусора… Место жертвенного сожжения. Такие были в Тире, Сидоне, Карфагене и так далее, и в них действительно жгли людей. Поэтому, кстати, Карфаген и был уничтожен. Еще эти ямы называли геенной – по имени одной древней долины, где впервые открыли этот бизнес».
Вот так религия «смерти Бога» превращается просто в религию смерти. Это и есть подлинная религия либерального феодализма. В свое время тот же Мартин Хайдеггер справедливо определял настоящее и будущее западной цивилизации как «болезнь к смерти». Вполне вероятно, что она действительно обречена.
Но возможен ли бунт отдельного человека, можно ли соскочить с рельсов, выйти за границу нижнего космоса?
Новый «бунтующий человек» наверняка возможен: мы же не зря наделены бессмертной душой. Вопрос лишь в том, что может стать зеркальным щитом для Тесея, что способно остановить падение вниз по лестнице, ведущей вверх.
Остановить падение – это и значит вновь научиться летать выше стратосферы.
Вновь обрести и космос и олаф.
